Чем больше мы знаем о Леме, тем меньше его понимаем

ДилетантКультура

Станислав Лем

Портретная галерея Дмитрия Быкова

1.

Чем больше мы знаем о Леме, тем меньше его понимаем. Кажется, издано все — эссе, рецензии, интервью, записные книжки, переписка; вышли подробные биографии на главных языках, в одной России за последний год две; жизнь Лема описана им самим, да и не так много в ней было событий. И тем не менее, чтобы рассказать о нем правду и хоть приблизительно разобраться в эволюии его взглядов, нам придется пересмотреть ни много ни мало всю историю ХХ века. Потому что Лем принадлежит к числу тех весьма немногих художников, которые никак не вписываются в исторические схемы. Коротко говоря, Лем знаменует собою отказ от прежней концепции человека и конец проекта «человек» как такового. Главные его тексты складываются в летопись расцеловечивания, и если был на свете человек, который больше других сделал для развенчания антропоморфных представлений о Боге и мире, — то это он. У Лема очень мало человеческих эмоций, и единственная его эмоциональная доминанта, которую можно разглядеть и в эссе, и в романах, и даже в юмористических его вещах, — бесконечная тоска одинокого сверхразума, печаль выродка в мире людей. Ему не с кем поделиться мыслями — других таких нет; он ни от кого не слышит отклика, людские страсти ему даже не забавны. Это не тоска Бога — Богу-то как раз есть с кем поговорить, он все это создал, все носит его черты; это именно печаль инопланетного существа среди людей, по-своему очень милых, но совершенно чужих. Вдобавок Лем сознает обреченность их цивилизации, а сам он бессмертен, как Камил у Стругацких в «Далекой Радуге» — человек-машина, обреченный вновь и вновь выживать в бесконечных апокалипсисах.

Всегда ли Лем таким был? Наверное, не всегда. Он жертва мировой войны, которая и показала ему наглядней, чем все прочие события ХХ века: история, какой мы ее знали, закончилась. Человечество подошло к финалу, заглянуло в бездну и никогда не будет прежним. Лем «сдвинулся» — или, если хотите, тронулся, но со знаком плюс, — не сразу, потому что иногда травма дает о себе знать годы спустя, на гуманистической и даже на коммунистической инерции он написал «Астронавтов» и «Магелланово облако», два первых своих романа, которые не разрешал перепечатывать. В них уже есть лемовское, особенно в первом, в тех главах, где описывается венерианская цивилизация с ее неостановимыми заводами, производящими нечто бесконечное и бессмысленное; непостижимость мира — поданная через распространенную в то время метафору Контакта, — уже там есть. Но настоящий Лем начался в «Возвращения со звезд», с «Эдема», — с романов, в которых мир представал принципиально непостижимым и, главное, чрезвычайно негостеприимным для человека. Большой антропный принцип, — согласно которому, грубо говоря, все тут для нас, — вызывал у Лема мрачный, дребезжащий смешок (он вообще отзывался о человечестве нелестно, особенно презрительно — о журналистах, кинематографистах и о большинстве политиков). «Космос не приспособлен для нас, именно поэтому мы никогда от него не откажемся» — эта обреченная, а в общем, и гордая мысль высказана в «Насморке», и если заменить космос на мир — а в чем, собственно разница? — получится своего рода девиз. Меня никто тут не ждет, именно поэтому я тут буду; если вдуматься, эта фраза описывает, скажем, все шекспировские трагедии.

2.

Характер своей травмы Лем описал только в «Гласе Господа», написанном сорок лет спустя — вот как долго он не решался рассказать о себе главное: «Он покинул родину в тридцать лет, один как перст: вся семья его была уничтожена». (Все родственники Лема, польские евреи, погибли во время оккупации Польши; его семья спаслась благодаря поддельным документам, — Д. Б.). «Раппопорт рассказал, как у него на глазах — кажется, в 1942 году — происходила массовая экзекуция в его родном городе.

Его схватили на улице вместе с другими случайными прохожими; их расстреливали группами во дворе недавно разбомбленной тюрьмы, одно крыло которой еще горело. Раппопорт описывал подробности этой операции очень спокойно. Одни впали в странное оцепенение, другие пытались спастись — самыми безумными способами. Раппопорту запомнился молодой человек, который, подбежав к немецкому жандарму, начал кричать, что он не еврей, — но кричал он это по-еврейски (на идиш), видимо, не зная немецкого языка. Раппопорт ощутил сумасшедший комизм ситуации; и тут всего важнее для него стало сберечь до конца ясность сознания — ту самую, что позволяла ему смотреть на эту сцену с интеллектуальной дистанции. Однако для этого необходимо было найти какую-то ценность вовне, какую-то опору для ума; а так как никакой опоры у него не было, он решил уверовать в перевоплощение, хотя бы на пятнадцать двадцать минут — этого ему бы хватило. Но уверовать отвлеченно, абстрактно не получалось никак, и тогда он выбрал среди офицеров, стоявших поодаль от места казни, одного, который выделялся своим обликом.

Раппопорт описал его так, будто смотрел на фотографию. Это был бог войны — молодой, статный, высокий; серебряное шитье его мундира словно бы поседело или подернулось пеплом от жара. Он был в полном боевом снаряжении — “Железный крест” у воротника, бинокль в футляре на груди, глубокий шлем, револьвер в кобуре, для удобства сдвинутый к пряжке ремня; рукой в перчатке он держал чистый, аккуратно сложенный платок, который время от времени прикладывал к носу. Он внушил себе, что в тот миг, когда его, Раппопорта, расстреляют, он перевоплотится в этого немца.

Он прекрасно сознавал, что это совершенный вздор с точки зрения любой метафизической доктрины, включая само учение о перевоплощении, ведь “место в теле” было уже занято. Но это как-то ему не мешало, — напротив, чем дольше и чем более жадно всматривался он в своего избранника, тем упорнее цеплялось его сознание за нелепую мысль, призванную служить ему опорой до последнего мига; тот человек словно бы возвращал ему надежду, нес ему помощь.

Хотя Раппопорт и об этом говорил совершенно спокойно, в его словах мне почудилось что-то вроде восхищения “молодым божеством”, которое так мастерски дирижировало всей операцией, не двигаясь с места, не крича, не впадая в полупьяный транс пинков и ударов, — не то что его подчиненные с железными бляхами на груди. Раппопорт вдруг понял, почему они именно так и должны поступать: палачи прятались от своих жертв за стеной ненависти, а ненависть не могли бы разжечь в себе без жестокостей и поэтому колотили евреев прикладами; им нужно было, чтобы кровь текла из рассеченных голов, коркой засыхая на лицах, превращая их в нечто уродливое, нечеловеческое и тем самым — повторяю за Раппопортом — не оставляя места для ужаса или жалости.

Авторизуйтесь, чтобы продолжить чтение. Это быстро и бесплатно.

Регистрируясь, я принимаю условия использования

Рекомендуемые статьи

Подписание акта о капитуляции Японии Подписание акта о капитуляции Японии

Токийский залив, борт линкора «Миссури», 2 сентября 1945 года

Дилетант
Надежды, страсти и мечты Теодора Курентзиса Надежды, страсти и мечты Теодора Курентзиса

Один из самых ярких дирижеров мира, бросивший солнечную Грецию ради ледяной российской провинции, своими бескомпромиссными экспериментами не устает будоражить критиков и слушателей.

СНОБ
Великий неудачник Великий неудачник

Черчилль терпел поражения чаще, чем одерживал победы

Дилетант
Моби не дик Моби не дик

Музыкант, пи­са­тель, фо­то­граф и апо­ло­гет здо­ро­во­го об­ра­за жиз­ни, из­вест­ный миру под име­нем Moby, по­ка­зал AD свой дом в Лос‑Анджеле­се, где он об­рел сча­стье и покой.

AD
Последний путь? Последний путь?

Следствие длиною в век не завершено и сегодня

Дилетант
Зажгли не по-детски Зажгли не по-детски

“Шмель“ — самый реактивный пехотный огнемет

Популярная механика
Твигги Твигги

Правила жизни модели Твигги (настоящее имя Лесли Хорнби)

Esquire
Джеффри Дин Морган: «Он может нормально с тобой общаться, и вдруг – ты труп» Джеффри Дин Морган: «Он может нормально с тобой общаться, и вдруг – ты труп»

Звезда сериала «Ходячие мертвецы» вспоминает, с какой легкостью попал в Голливуд

Playboy
Гладиаторы: идущие на смерть Гладиаторы: идущие на смерть

Правление Нерона ознаменовалось расцветом гладиаторских боев

Дилетант
Bentley Bentayga: Воздух ручной работы Bentley Bentayga: Воздух ручной работы

Самый мощный, самый быстрый, самый большой и, пожалуй, самый дорогой… Кроссовер. Да-да, этот вирус забрался в святая святых – в сегмент luxury, где не бывает компромиссов, а мольбы о пощаде вне закона. Что ж, попробуем примерить монстра на себя

АвтоМир
«Экономике нужны новые якоря: стабильно низкая инфляция и низкие ставки» «Экономике нужны новые якоря: стабильно низкая инфляция и низкие ставки»

Что будет с рублем, если цена нефти упадет до $25 за баррель, когда начнется экономический рост и какие изменения ждут банковскую систему — об этом рассказала Эльвира Набиуллина.

Forbes
Игра с престолом Игра с престолом

Даже если вам немно­го за трид­цать, есть на­деж­да вый­ти за­муж за прин­ца Ганновер­ско­го Эрнста Августа. Слово предо­став­ля­ет­ся Екатерине Малышевой.

Tatler
Toyota Camry Toyota Camry

На стремлении владельцев серийных автомобилей придать им немного индивидуальности производители всевозможных аксессуаров и тюнинговых запчастей получают стабильный доход. Но регулярно появляются и заводские спецверсии – такие, как Toyota Camry в исполнении Exclusive

АвтоМир
Фабр Всемогущий Фабр Всемогущий

Художник Ян Фабр давно причислен к разряду главных возмутителей спокойствия

СНОБ
Я Милоша узнаю Я Милоша узнаю

Милош Бикович: чем рус­ские де­вуш­ки от­ли­ча­ют­ся от сербских

Glamour
Майкл Хайден: «Русские превратили информацию в оружие» Майкл Хайден: «Русские превратили информацию в оружие»

Бывший директор ЦРУ – о том, как происходит утечка информации

Playboy
25 стильных пар 25 стильных пар

Стиль — это прежде всего гармония. Переверните страницу  и увидите полсотни мужчин и женщин, которые достигли полного согласия с собой, друг с другом и с редакторами светских хроник.

GQ
Бойцовский аэроклуб Бойцовский аэроклуб

RC Combat Rus — быстрые, маневренные и опасные авиамодели

Популярная механика
По воле вождя и личным усердием По воле вождя и личным усердием

Иван Серов — один из главных сталинских палачей

Дилетант
Нет талона – не будет прав Нет талона – не будет прав

Депутаты Госдумы оценивают, стоит ли лишать прав водителей, которые пренебрегают прохождением техосмотра. Соответствующий законопроект уже даже готов и шансы на его принятие высоки.

АвтоМир
Деньги в клетке Деньги в клетке

Мир переключился с бокса на более кровавые бои смешанных единоборств. Как устроен этот бизнес.

Forbes
Ирвин Уэлш Ирвин Уэлш

Правила жизни автора «На игле» Ирвина Уэлша

Esquire
Детка и космос Детка и космос

В спин‑оффе «Изгой‑один: Звездные войны. Истории» английская роза Фелисити Джонс берет в руки пушку и бросает вызов империи.

GQ
Матч-пойнт Матч-пойнт

В Хоккенхайме прошла финальная гонка DTM. Расстановка сил, установившаяся за сезон, изменилась в самый последний момент. Разрыв между претендентами на звание победителя был ничтожно мал...

АвтоМир
Кто скажет Кто скажет

Уже скоро мы можем научиться понимать язык зверей

Популярная механика
Subaru Outback Subaru Outback

Универсал повышенной проходимости, идею которого охотно эксплуатируют многие мировые бренды, пользуется авторитетом в России. Практичный, вместительный и безотказный. А еще дорогой. Посмотрим, найдутся ли у Outback IV поколения еще недостатки.

АвтоМир
Святилище соблазнов Святилище соблазнов

ГУМ — самая модная витрина столицы

Караван историй
Балет в 5-ти действиях: Зимняя сказка Балет в 5-ти действиях: Зимняя сказка

Вызов – вот что заставляет, однажды попробовав снежно-бензиновый наркотик

Популярная механика
Анатомия торта Анатомия торта

Торты Натальи Ярославской превратились в московскую легенду. За время существования ее кондитерского дома «Vozduh / Воздух» она поняла: торт можно сделать любым – хоть в виде слона в натуральную величину или аэростата. Среди клиентов Ярославской – Герман Греф, семья Михалковых, Наина Ельцина. Кондитер рассказала «Снобу» о самых сложных заказах и о том, что может послужить идеей для очередного кулинарного подвига.

СНОБ
Здравствуй, пенсия! Здравствуй, пенсия!

Самого свет­ско­го мил­ли­ар­де­ра Соединен­но­го ко­ролев­ства сгу­би­ла жад­ность. Хозяина Topshop сэра Филипа Грина ру­га­ют за то, что он обанк­ро­тил лю­би­мый бри­тан­ца­ми уни­вер­маг BHS и недо­пла­тил в пен­си­он­ный фонд, а на вы­ру­чен­ные день­ги ку­пил яхту «Львиное сердце».

Tatler
Открыть в приложении