Сад против времени. В поисках рая для всех
Британская писательница и эссеистка Оливия Лэнг сразу завоевала читательские сердца после выхода сборника «Одинокий город», в котором она рассматривала пространства между людьми и вещами, признавалась в любви искусству и упражнялась в одиночестве. Позже выходили ее книги «Тело каждого» и прелюбопытное исследование «Путешествие к источнику эха», в котором она пыталась понять, почему же писатели пьют. В одной из важнейших книг года – новом сборнике «Сад против времени. В поисках рая для всех» (издательство Ad Marginem) – Лэнг пытается философски объяснить значение сада для культуры, искусства и бытовой жизни человека.
Специально для «Правил жизни» я выбрала фрагмент, которым открывается книга Лэнг и из которого понятно, какой прекрасной и поэтичной она получилась. Сразу вспоминаются слова Цицерона, говорившего, что для счастья нам всем нужны только сад и библиотека – реальный и метафорический рай на земле. Екатерина Писарева, шеф-редактор группы компаний «ЛитРес»
Иногда, не очень часто, я вижу сон. Мне снится, что я в каком-то доме и обнаруживаю там дверь, о которой раньше не знала. За ней неожиданно оказывается сад, и я на миг сонного безвременья становлюсь первооткрывателем неизведанной территории, сулящей разные перспективы. Там может быть пруд с ведущими к нему ступеньками или статуя среди опавших листьев. Этот сад никогда не бывает ухоженным, нет, он непременно очаровательно заросший, и от этого возникает ощущение, что там спрятано сокровище. Что же там растет, какие редкие сорта пионов, ирисов и роз я там отыщу? Просыпаюсь я с чувством, как будто ослаб какой-то тугой зажим и заструилась новая жизнь.
Почти все те годы, что мне снился этот сон, у меня не было своего сада. Собственный дом появился поздно, когда мне было уже сорок, а до того я жила на съемных квартирах, к которым лишь изредка прилагался участок земли. Первый из моих временных садиков возник в Брайтоне. Он был так узок, что, раскинув руки, я практически могла дотронуться до изгородей с обеих сторон. Круто взбираясь по гребням холмов Даунса тремя террасами, на самом высоком месте сад увенчивался теплицей, бурно заросшей виноградной лозой, там обитала жаба с золотыми глазами.
В саду я посадила календулу, она же ноготки, которая, если верить ботанику XVI века Джерарду, должна «весьма укреплять и утешать сердце». Я как раз училась на фитотерапевта, и все мои мысли были заняты растительностью, хитросплетением натуральных форм. Занятия ботаникой учили меня смотреть. Обыкновенный мир благодаря им становился причудливее, обретал тонкие детали, как будто у меня появилось увеличительное стекло, втрое усиливавшее остроту зрения. Каждое растение настолько тесно переплетается с историей человечества, что, когда его изучаешь, тебя утягивает в пучину времени. «Дикий ноготок подобен садовому, однако меньше его; все растение погибает с первым приближением зимы и возрождается снова от падения семени».
Десяток лет спустя в Кембридже я посадила шалфей и ракитник, облагородила вонючий пруд, по весне полный тритонов, – они выплывали на поверхность и выпускали серебристые пузырьки воздуха. Квартиры я снимала по кратко срочным договорам, стены там были покрыты черной плесенью, а вот садики давали мне ощущение надежности или хотя бы примиряли с непостоянством. В садовых работах, помимо созидательности, я обожала самозабвенность, погружение в своеобразный транс, совершенно непохожий на обычное повседневное мышление, как логика сна не похожа на явь. Время останавливалось, точнее, увлекало меня с собой. Однажды, когда мне было двадцать с чем-то, я прочла какой-то список правил жизни и так впечатлилась, что переписала все эти правила в черный блокнотик, который в те годы забивала изречениями и советами о том, как быть личностью. Мое любимое правило гласило, что всегда стоит развести сад, неважно, надолго ли ты задержишься в этом месте. Может, эти сады и не сохранятся, но разве не лучше продолжать свой путь, оставляя за собой клубы пыльцы, как Джонни Яблочное Семечко?
Все эти садики стали для меня способом почувствовать себя дома, но каждый раз, когда очередной домовладелец расторгал договор аренды и задешево продавал участок, столь откровенно показывая, что он мне не принадлежит, я все сильнее хотела, чтобы у меня появилось собственное пространство, которое всегда будет моим. Я мечтала о нем с детства, острее даже, чем мечтала о доме. Если не считать любви, это желание было у меня самым постоянным и поглощающим, и, как водится, первое принесло за собой в мою жизнь и второе: я до сих пор не могу до конца поверить в столь резкое везение. Мне было уже за сорок, я повстречала кембриджского профессора, человека невероятно умного, скромного и душевного, влюбилась и вышла за него замуж. Иэн намного старше меня; его дом рядной застройки был от пола до потолка завален книгами. Незадолго до нашего знакомства у него умерла жена, а когда я к нему переехала, он перенес две серьезные операции. Подружились мы в первую очередь благодаря интересу к садоводству, и, когда Иэн вышел на пенсию, мы завели разговор о том, что надо бы перебраться куда-то, где можно будет восстановить заброшенный сад или посадить свой. Неясно было, сколько времени нам отмерено, и посвятить хотя бы часть его созданию сада представлялось хорошей идеей.
Когда мы занимались поисками, тетя прислала мне имейл: фотография дома, увитого розами по самый водосточный желоб под крышей; когда-то их сформовали так, чтобы ветки изгибались свободно, а цветы россыпью стучались в окна. С двух сторон от входа росли кусты самшита, смешно подстриженные в форме пирожных «Французские причуды» марки Mr. Kipling. Дом, основательный, квадратный, с трубой, словно сошел с моих детских рисунков, воплощая нестерпимое желание укорениться, сопровождавшее меня все эти неприкаянные годы. Я пролистала описание дома внутри и добралась до раздела, озаглавленного «Участок». «Особую привлекательность дому придает сад RHS4, заложенный выдающимся садоводом Марком Румэри из Notcutts». Это уже интереснее! О Марке Румэри я не слышала, но о знаменитом саффолкском питомнике Notcutts знала, они нередко завоевывали медали на фестивалях в Челси.
Мы отправились смотреть участок в январе 2020 года, проехав через несколько деревушек Саффолка почти до побережья. С каждой милей ландшафт становился все менее рельефным, а небо как будто все больше наполнялось светом. Мы прибыли так рано, что я успела, поглядывая на часы, подкрепиться тостом с яйцами пашот в кафе напротив. С улицы сада видно не было. Наверное, он прячется позади дома. Я увидела его, едва открылась входная дверь. На другом конце длинного сумрачного коридора оказалась еще одна дверь, стеклянная. Сквозь нее в дом врывалась свежая волна света.
Деревья стояли без листьев. Сад был окружен стеной из нежно-рыжего саффолкского кирпича, по которой ползли, переплетаясь друг с другом, разнообразные вьющиеся растения: глициния, клематис, зимний жасмин, каприфоль, не говоря уже о бастионах и лентах плюща. Все это было неухоженным и разросшимся, но даже мельком я заметила всякую необычную растительность: похожие на стружки лимонной цедры цветки гамамелиса издавали терпкий, гипнотический аромат; ни с чем нельзя было спутать черные бутоны древовидных пионов. Дверь в дальней стене вела в викторианский каретный сарай, теперь служивший гаражом. За сараем был денник, где стояли железные ясли – точь-в-точь такие же, как в «Детях из Грин-Ноу», в которых Толли оставляет кусочки сахара для коня-призрака Фесте. В сарае с инструментами владелец показал мне фартук самого Марка Румэри, так и оставшийся висеть на крючке и покрывшийся паутиной.