Боги и монстры
Ангел Чарли
Она всегда была в тени великого Чаплина. Его жена, мать его восьмерых детей, верная спутница последних тридцати пяти лет его жизни. О судьбе Уны Чаплин «Снобу» рассказал ее старший сын Майкл.
– А вы знаете, что в отеле, где мы только что разговаривали, в свое время останавливался Достоевский? И именно там он написал первые страницы «Идиота»? – спрашивает меня Майкл Чаплин.
Нет, не знала. По набережной гулял сильный ветер, даже крепкие платаны сгибались под его порывами. Истерично кричали чайки, спускался туман. Неминуемо быть дождю. Ветер ожесточенно ворошил седую, как снег, шевелюру Майкла, он напоминал в эти минуты удивленного старого Чаплина. Только не на киноэкране, а в реальной жизни.
Стало смеркаться, Майкл предложил пройтись. С рю д’Итали, на которой расположен отель 1842 года постройки, через веранду, выходим прямо на берег. К озеру, лебедям, горам и вечернему туману.
– Веве возник как случайный вариант. Папа был тут проездом, но, когда увидел горы, озеро, услышал тишину, понял, что останется здесь навсегда, – сказал Майкл.
Восемь детей Чаплина после смерти отца разъехались, и лишь Майкл остался. Тут он до последнего был с матерью.
От Женевы городок Веве отделяют девяносто километров. Чаплин провел здесь последние годы жизни, сюда приходили письма со всего мира с пометкой For Chaplin. Somewhere in Switzerland. Здесь он был похоронен, здесь оставалась его вдова Уна, пережившая мужа на четырнадцать лет.
Майкл кутается в свой длинный красный шарф:
– Вот на этой набережной, где мы сейчас стоим, мама выгуливала отца в любую погоду. Сажала в инвалидное кресло и катала туда и обратно вдоль моря.
Да, вспоминаю фотографии папарацци: молодая женщина, одетая, как пожилая дама, в очках, со стянутыми в пучок волосами, осторожно везет впереди себя пациента. Восьмидесятилетний старец облачен в парадный костюм, шляпку, из кармана выглядывает накрахмаленный платок, в руке трость. Есть и другой вариант фото: голова Чаплина запрокинута назад, рот открыт в остановившемся крике. Жутко. И вот теперь на этой аллее стоим мы с Майклом. Сейчас она безлюдна и плотно завалена осенними листьями. Чуть поодаль, в кустах, прячется статуя Чарли. Человечек в котелке взирает на нелепую гигантскую вилку, воткнутую в мелководье прямо напротив него. Вилка – символ Музея питания, который расположен неподалеку. Вечно голодный нищий Бродяжка и эта вилка совершенно не сочетаются вместе. Майкл смеется моему замечанию, напоминая, что всего в тридцати километрах отсюда находится другой символ довольства и сытости – фабрика шоколада Cailler. Тоже вроде как насмешка над нищим Чарли, разве нет? Ну, хорошо, с папой все ясно. В Веве его помнит каждый камень. А где следы Уны?
Майкл рассказывает историю. В саду родителей стоял дуб, давно погибший. Но Чарли и Уна запрещали его рубить, ведь высоко-высоко в ветках гнездилось сразу несколько семей сов. Тот дуб по сей день там, хотя ни Уны, ни Чарли уже давно нет на свете. Возможно, это и есть памятник Уне?
Королева фей
Ее отец – нобелевский лауреат, драматург Юджин О’Нил. За ней ухаживали Сэлинджер, Орсон Уэллс, Дэвид Боуи. Она дружила с Жаклин Кеннеди, Грэмом Грином и Труменом Капоте. Но ее единственным мужем и любовью всей жизни был Чарли Чаплин. Благодаря редкой красоте она производила фурор, появляясь в обществе. Уна мечтала сделать актерскую карьеру. Она также могла стать писательницей. Но, выйдя замуж, совершенно сознательно поставила крест на всех своих грезах и планах. В провинциальном швейцарском городке она часами катала старенького Чаплина на инвалидном кресле, и если к ней подходили с комплиментами прохожие, опускала голову, отступала на шаг, махала рукой: «Обращайтесь только к нему, я всего лишь жена!»
…Согласно кельтским легендам, «Уной» звалась королева фей. Ее бабушка Мэри Эллен, страдавшая от неизлечимой болезни, много раз пыталась покончить с собой. Отец Юджин прошел все этапы саморазрушения. В двадцать четыре года у него обнаружили туберкулез, и в больнице он начал писать. В своем творчестве изживал внутренних демонов, в реальности – мучил ими близких. Когда на свет появилась дочка Уна, Юджин по старинной ирландской традиции загадал желание, записал на листке, сложил и спрятал в бутылку, чтобы открыть на ее двадцатилетие. Но сосуд в итоге потерялся, и Уна так никогда не узнала, что пожелал ей отец. После развода родителей Уна и ее брат Шейн остались жить с матерью. Первое время Юджин поддерживал с детьми какие-то отношения в форме переписки, но со временем забыл о них в затяжных путешествиях по Азии и Европе. Говорят, Уна искала фотографии отца в газетах, а когда слышала о нем по радио, начинала плакать навзрыд и звать его. Несмотря на возникшее отчуждение, она все равно упорно продолжала писать отцу, рассказывая в письмах о здоровье домашних животных, учебе в школе, своих постоянных простудах, полном лунном затмении 6 сентября 1931 года, особом аромате роз, высаженных заботливыми руками матери у их дома в Пойнт-Плезант. (Не потому ли в своем швейцарском саду Уна всегда будет разводить розы?) Отец не отвечал. В 1941 году у него обострится болезнь Паркинсона.
Детство Уны прошло без друзей, среди книг и фильмов. В 1940 году мать перевезла детей в Нью-Йорк, где для всех началась новая жизнь. Уна попала в энергичный круговорот событий. Ею увлекся молодой писатель Сэлинджер. Девушка снимала квартиру на Парк-авеню и блистала в светском обществе. На улице люди оборачивались ей вслед. Стройная, с длинными черными волосами, огромными глазами и улыбкой в пол-лица. Ее постоянно фотографировали для модных журналов, прочили карьеру манекенщицы. Фотографии красавицы в компании известных кавалеров мелькали в колонке светских новостей New York Post. Она даже получила титул «Дебютантка года». Среди близких друзей девушки появляется начинающий литератор Трумен Капоте. Он сопровождает Уну в Stork Club, в El Morocco, на джазовые концерты, танцы, они гуляют порой до трех часов утра. Уна станет прототипом Холли Голайтли, героини его романа «Завтрак у Тиффани».
Уна снимается для рекламы косметических брендов Helena Rubinstein и Elizabeth Arden, зарабатывает порой до четырехсот долларов в неделю. Рекламирует сумки, одежду, шампуни, крем. Для рекламы мыла Woodbury Facial Soap позирует в купальнике у бассейна с импозантным мужчиной.
«Я бы хотел, – писал Юджин О’Нил, – чтобы дочь служила медсестрой в Красном Кресте, а не дебоширила в свете. Боже, освободи меня от таких детей!»
Неожиданно после долгих лет молчания прорезается отец. Богемные похождения дочери приводят Юджина в бешенство. Он жалуется друзьям: «Мне противно ее легковесное поведение. Я бы хотел, чтобы дочь служила медсестрой в Красном Кресте, а не дебоширила в свете. Боже, освободи меня от таких детей!» (из письма Роберту Сиску 24 апреля 1942 года). Адвокату Гарри Вайнбергеру 12 мая того же года: «…поведение Уны кажется глупой показухой. Считаю непростительными столь вульгарное поведение и славу посетительницы модных клубов!»
Пишет он и дочери, унижает и оскорбляет, стыдит и высмеивает: Уна позорит его имя! Отношение отца расстраивает девушку, она пытается оправдаться, признается в желании заняться актерской карьерой, мечтает поступить на драматические курсы при The Neighborhood Playhouse. Отец запрещает. Другу Вайнбергеру расписывает по пунктам причины:
«Я всегда был против ее желания выступать на сцене. Если у людей есть талант, способности, то это хороший путь. Но я уверен, что у Уны нет ни того ни другого.
Талант проявляется задолго до поступления в театральную школу, во время участия в маленьких постановках. Она никогда ни в чем подобном себя не показывала.
Я уверен, что ее так называемое желание стать актрисой – всего-навсего побег от жизненных трудностей, от необходимости работать и учиться. Поиск легкого пути. Уна лентяйка и бездельница, паразитирующая на моем имени. Стыдно.
Она думает, моя репутация поможет ей быстро выскочить на сцену. Глупость. Надо быть гением, чтобы доказать миру свою независимость от известной фамилии. Уна не гений. Она испорченная бездельница.
Хотел бы, чтобы дочь осознала, что в трудное военное время думать об актерской карьере – кощунство. Я не дам ни цента ей в помощь, если она ослушается…»
Узнав позицию отца, Уна села в поезд и помчалась к нему на личную встречу в Калифорнию. Уже на вокзале в Контра-Коста бросилась к телефону-автомату сообщить о приезде, но жена отца грубо заявила: тот не желает разговаривать с ней. «Все, что я вижу в тебе, – это будущее второсортной актерки, которая в один прекрасный день, осознав свою бездарность и порочность, уйдет в небытие. Думал, из тебя вырастет достойная личность, но увы, так что прощай».
Макс Рейнхардт приглашает Уну в свою труппу. Она получает предложение выступить на сцене театра Мейплвуд в Нью-Джерси, в музыкальном спектакле «Приятель Джои». Постановка провалилась, но начинающую актрису все же заметили. Она становится протеже Шерил Кроуфорд (которая в 1931 году откроет школу Group Theater вместе с Ли Страсбергом, а в 1947-м – Actor’s Studio с Элиа Казаном). Шерил называла Уну «ирландским эльфом» и всячески расхваливала ее уникальную красоту коллегам. В 1942 году она убедила девушку попытать счастья в Голливуде. «Фабрика звезд» находилась на закате своего золотого века, хотя и выпускала ежегодно семьсот пятьдесят фильмов. СМИ пестрели материалами о кинозвездах Гэри Купере, Джин Харлоу, Спенсере Трейси, Чарльзе Лоутоне, Марлен Дитрих. Уна была очарована роскошным Сансет-бульваром, посещала популярное заведение Chez Schwab, нашла себе агента Мину Уоллас, в свое время открывшую Кларка Гейбла. Мина водит девушку по мероприятиям, на одном из которых в нее влюбляется двадцатишестилетний Орсон Уэллс. Как-то вечером в Earl Carroll’s Restaurant Уэллс предлагает подруге игру, сообщает, что обладает редким умением расшифровывать линии рук и предсказывать будущее. Уна протягивает ему ладонь: «Погадай». Уэллс, явно намекая на личные планы, говорит: