Русский монгол
Его называют одним из самых известных современных импрессионистов, наследником традиций Клода Моне и Константина Коровина. В международных каталогах работы Бато Дугаржапова сопровождают цифры с пятью нулями. В монументальной живописи его росписи простираются от стен детского сада до храма Христа Спасителя.
Иногда, когда стоишь с бритвенным станком перед зеркалом, так и подмывает совершить что-нибудь ломающее традиционный утренний ритуал. Хотя, думаю, не меня одного время от времени посещают шальные мысли сделать что-то выходящее за привычные рамки! Но знаете, какая штука? Порой то, что кажется спонтанным и легкомысленным, несет настоящий сакральный смысл.
Потерял как-то в театре кольцо. А утром сбрил ровно половину бороды, усов и застыл перед зеркалом. Решил — неплохо! Жене тоже понравилось. С тех пор так и хожу. Правда по поводу моего фейса один умный человек подметил: так выглядели ссыльные каторжники в Сибири. Но особенно внимание никто не обращает, разве что российские туристы в международных аэропортах. «Чего не добрился?» — спрашивают. Впрочем, восхищаются чаще. Да и на паспортном контроле никто ни разу не цеплялся.
— Наверное понимают, что вы художник — личность оригинальная. Кстати, будучи школьником, совершали нечто авангардное: ну нос там проколоть или косичку отрастить искушение не посещало?
— Нет, видимо слабо было. Выделяться старался в творчестве. На третьем курсе Суриковского института отложил масляные краски и перешел на водяную кисть, писал акварели, и это поменяло не только стиль, но и взгляд на живопись в целом. Кстати, было смело. Как и рисование методом выдавливания краски из тюбика прямо на холст — до сих пор не все это понимают.
Я же и с бородой поступил как чувствовал, а не чтобы выделиться. Напротив, привлекать к себе внимание не люблю совсем. Поначалу смущался от повышенного интереса на пленэре, когда пишешь в городах у кафе или на набережных, а люди на тебя таращатся. Но со временем кожа стала толще и на взгляды прохожих реагировать перестал.
— Вы упомянули про сакральное значение спонтанных поступков в связи с тем, что сбрили половину бороды. Это как?
— А так, что сделал нечто и жизнь начала меняться. В моем случае ополовиниваться. Разошлись с супругой. Аюна с детьми остались в нашей квартире, а я пока нигде не осел. И честно скажу, мне по душе такой расклад. Вероятно, я все же кочевник. Иногда думаю: зачем вообще нужны привязки к домам, квартирам, скарбу? Вот я все время езжу — и мне хорошо. Ира, моя новая любовь, говорит, что постоянные перемещения с раннего возраста — я жил то с родителями, то у бабушки, то в интернате — привели к тому, что не появилось точки опоры. Возможно, она права.
— Вы по национальности кто?
— Бурят. Но за пределами нашей страны никто не знает, кто такие буряты, даже слово это непонятно. «Русский монгол», — представляюсь обычно, если собеседнику важно уточнить национальность. Уж это в Европе понимают — иго, все дела...
Знаете, в интернате МСХШ, где я учился, собрались дети со всей страны — грузины, армяне, украинцы, евреи, больше остальных, конечно, было русских. Я из Забайкалья приехал. Но национальный вопрос не обострялся. Разве что случались уличные драки — стенка на стенку — между нами, пришлыми, и коренной замоскворецкой шпаной из бараков. Но такие истории, думаю, у каждого есть. Кто-то из ребят, учившихся со мной, впоследствии выбрал другую профессию. Те же, кто посвятил жизнь изобразительному искусству, в Европе и мире известны именно как русские художники, невзирая на национальность. Меня вообще чаще представляют московским живописцем. Ну скажите, какой из меня москвич?
— Среди ваших предков были шаман и даже беглый лама, что же привело к живописи?
— У меня сложная родословная. Бабушка по маминой линии Бальжит была большой рукодельницей и искусницей — вязала, рисовала, шила все, вплоть до шуб и унтов. Умела работать топором, пилой, лобзиком — из рога вырезала изящные гребенки. Имела особый дар изображать животных. Уникальная женщина! И мама мечтала, чтобы кому-то из детей передалась хоть часть родовых талантов.
Впрочем, карьеру живописца прочили моему старшему брату Баиру — он классно рисовал разные эмблемы, символы и посещал в Чите художественную школу. Все изменил случай. Однажды зимой Баир, направляясь на занятия, поскользнулся на остановке и угодил под троллейбус! Прохожие вытащили его из-под колес в последний момент — к счастью, машина не успела тронуться. Брат не пострадал, только испытал шок. Мама, испугавшаяся сильнее сына, обучение в художественной школе немедленно прервала. Баир, кстати, стал прекрасным хирургом, работает в Москве в военном госпитале.
Когда мы переехали в поселок Агинское, родители взялись и за меня. Ну как взялись... Я был самостоятельным ребенком. Мама сказала: «В Доме культуры есть художественная школа, иди рисуй!» И я пошел. В кабинете педагогов, прокуренном до умопомрачения, повсюду были разбросаны различные иллюстрации. Помню, с репродукции картины Сурикова «Переход Суворова через Альпы» мне как старому приятелю ободряюще улыбнулся солдат. На самом-то деле только спустя несколько лет я познакомился с этой знаменитой работой Василия Ивановича и идентифицировал авторство иллюстрации. Откуда-то достали пыльный берестовый туесок с трещиной — его требовалось нарисовать карандашом. Сделал. Педагогам понравилось, и меня приняли.
Папу, активного коммуниста, постоянно перенаправляли в разные места по партийной линии, и мамина работа обычно резко обрывалась — приходилось следовать за мужем. А перед самым нашим отъездом из Читы произошли два знаковых события. Маме подарили книгу рисунков Рубенса потрясающего качества. Папе же, который в Чите был тесно связан с миром художников — пробивал им мастерские, находил заказы, преподнесли в знак благодарности ящик красок.
Почти пятьдесят тюбиков с потрясающим запахом! Они меня просто заворожили! Сейчас таких уже нет, делают в основном синтетические. Тогда же краски были натуральными — запеченными на масле, более яркими, один ультрамарин чего стоил! Разбавлять их полагалось живичным скипидаром или маслом. Мы с братом бесконечно открывали и закрывали магические тюбики и старый в разноцветных потеках ящик, в котором они хранились.
Те же чувства я испытал в акварельном классе художественной школы агинского Дома культуры. Зал, полный света и натюрмортов, поразил мое воображение, но огромный мольберт и такая же масштабная картина педагога Доржи Гомбоева просто пробили в самое сердце. Из-за нехватки мастерских он писал полутораметровое полотно прямо в классе: среди скромных ученических акварелей по-царски расположилась настоящая живопись!
Ошеломляло и то, что картина менялась в каждый мой приход в школу, будто жила какой-то отдельной и не совсем понятной пока жизнью — пожар на ней то затухал, почти исчезая бесследно, то вспыхивал с новой силой. Тяжелая палитра мастера притягивала тем же знакомым, магическим запахом, что и тюбики дома. Даже съесть хотелось эти краски! Как же аппетитно выглядели белила! Впоследствии многие художники признавались, что пришли к живописи «на запах».
— Ваш фирменный хрустальный свет, узнаваемый как почерк, тоже из мастерских детства?
— Это общее ощущение света. Есть одна любопытная штука: мы, как правило, смотрим на мир боковым зрением, не фокусируемся на точках. В своих работах я пытаюсь передать тот самый расфокус, которым на протяжении тысячелетий люди видят окружающую действительность. Впрочем, отчасти свет действительно из детства.