Андрей и Анастасия Леоновы. Наследники
Продолжатели актерской и музыкальной династий раскрывают секреты предков, говорят о собственном непростом отношении к родительской известности, о совсем юном поколении Леоновых, а также о любимейшем зрителями Евгении Павловиче.
Андрей: Настя у нас из музыкальной семьи. Поэтому у нее пианино было оружием — выросла за роялем! По восемь часов в день играла и в итоге окончила Московскую консерваторию. Я же свое пианино в детстве превратил в мишень... Стечение обстоятельств, конечно, но весьма яркое. Музыкальную школу не посещал, родители наняли приходящего педагога для общего гармоничного развития моей личности. Конечно, не перетруждался, потому как куда приятнее болтаться по улице или мастерить новую рогатку, нежели гаммы играть. А один этюд мне просто не давался! И вот педагог, устав мусолить одно и то же несколько недель, опрометчиво пообещала:
— Сыграешь на отлично, подарю щенка.
— Какого? — живо поинтересовался я.
— Немецкую овчарку.
Способ не совсем педагогичный, зато верный. Этюд зубрил чуть ли не ночами и на следующий же урок сыграл. Прошло еще одно занятие, и еще одно.
— Где собака-то? — поинтересовался, подозревая недоброе.
— Извини, что так вышло, в общем, овчарки не будет.
С подобным коварством взрослых я еще не сталкивался. После такого чудовищного обмана первым делом подошел к маме и сказал, что заниматься с этим педагогом больше не стану никогда в жизни. А потом взял свой пистолетик, пуляющий пластмассовыми шариками, и расстрелял несчастный инструмент!
Анастасия: Там такие приличные шарики, между прочим, были! Бедное фортепиано сейчас стоит на даче все в следах Андрюшиной детской стрельбы, я играю на нем время от времени. И даже однажды спасла репутацию мужа в некотором смысле...
Андрюша обожает петь громко, хотя мое консерваторское образование мешает применять глагол «петь» в данном случае. Муж все про свой вокал прекрасно понимает, подшучивает над собой, но за восемь лет, что мы знакомы, ни одной живой ноты я у него не услышала. Одно точно: Андрюшино исполнение — это всегда громко, тут без вариантов. Каждая собака в поселке хотя бы по разу слышала его репертуар.
Пикантности добавляет тот факт, что наша дача находится в Манихино, поселке Большого театра. Там живут великие музыканты, певцы, дирижеры и концертмейстеры. В общем, эдакое музыкальное царство. Ближайший к нам дом когда-то принадлежал легендарному советскому композитору и дирижеру Мелик-Пашаеву, там живут его потомки.
История началась еще до моего появления в Андрюшиной жизни, но к продолжению я имела непосредственное отношение. Актер «Ленкома» Виллор Кузнецов пришел в гости к родственникам Мелик-Пашаева, был какой-то вечер. Андрюша же, как на грех, решил немного спеть. Окна были открыты, и вскоре музыкальное общество по соседству ульем загудело: «Чей это дом? Зачем так орать? Как можно ни разу не попасть в ноты на святой музыкальной земле?!»
Кузнецов рассказал эту историю Андрею в театре. И когда я в первый раз приехала к Леонову на дачу в День Победы, он попросил: «Сейчас открою все окна, а ты сыграй, пожалуйста, Второй концерт Рахманинова! Чтобы все знали, что из этих окон не только фальшивка звучит, но и настоящая великая музыка».
С удовольствием сыграла свой любимый концерт. Не знаю, слышали ли соседи, но Андрюша, гордый реваншем, ходил победителем. Он любит песни военных лет, чрезвычайно увлечен этой эпохой. Аккомпанирую я легко и с удовольствием. В юности подрабатывала концертмейстером — играю все. И знаю: чтобы мужу снять напряжение, мне надо сесть за инструмент и сыграть его любимую «Бескозырка, ты подруга моя боевая...», чтобы он спел.
— Совпали, в общем.
— Мой отец Игорь Якушенко — композитор, который тоже имел отношение к кино и мультипликации. В частности, написал музыку для картины «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен», к мультфильму «Вовка в Тридевятом царстве». Папа работал с Людмилой Гурченко, многими другими артистами, часто брал меня с собой, и мама до сих пор изумляется, глядя на нас с Андреем: «Как эти двое не встретились раньше?»
Дома всегда собиралось полно народа, интеллигентская Москва. В этом смысле у нас с Андреем очень похожие семьи и детство. Мы даже оба отдыхали летом в Рузе, правда, не подозревая о существовании друг друга. Дом творчества композиторов располагался рядышком, просто дверь в дверь, с Домом отдыха ВТО. Еще там есть кафешка «Уголек», которую прекрасно знает Андрей и так же знаю я. Но у нас четырнадцать лет разницы, и его ровесники казались мне дядями. Я ходила туда с родителями, а Андрюша — уже с девчонками, пиво пить и покуривать. Он вырос на даче в деревне Давыдково под Клином, а я — в микрорайоне Давыдково в Москве!
Родителями гордилась, особенно когда мама, красавица невозможная, приходила в школу. На нее до сих пор мужчины оглядываются, а про то время и говорить нечего. Ее часто путали с Анастасией Вертинской и просили автограф, кстати, она никогда не обижалась, несмотря на то что сама актриса и играла в Малом театре, хотя и недолго. Я же казалась себе слегка причастной к ее женскому успеху. Нравилось, что в Доме композиторов с отцом уважительно здороваются за руку. Если Андрюша старался отстать от Евгения Павловича метров на сто, то я чуть ли не впереди папы куда-то влетала. С этой точки зрения наше детство было разным.
Андрей: Не помню, когда возник этот дурацкий комплекс, связанный с отцом... Максимализм и детская глупость, но я действительно как-то оголтело старался дистанцироваться. Возможно потому, что папа меня излишне баловал. Все мое детство сливается в один сплошной поток удовольствия. Артист Евгений Леонов много работал, даря нам с мамой безмятежность и спокойствие. Мы не знали, что такое материальные проблемы, жили как при коммунизме. Папа часто появлялся на пороге с ящиком мандаринов или бананов, в общем, с очередным дефицитом. И к тому же многое мне позволял.
В четырнадцать лет, например, разрешил сесть за руль нашей «Волги» ГАЗ-21. Машина эта, правда без оленя на капоте, что несколько огорчало, — самая старая моя любовь. Мы много путешествовали на ней. Обычно я сидел рядом с папой, а мама спала на заднем сиденье. Останавливались где-то в поле на отдых, и она готовила бутерброды. Ночевали, случалось, в машине — тогда это было безопасно. В Винницу, где проходили съемки «Меж высоких хлебов», ездили все вместе на той самой «Волге».
На четырнадцатилетие папа подарил мне мопед. Я напомнил: мол, обещал же — и он покорно поперся за ним из Давыдково в Москву. Сказал бы: «Отвяжись, вот вернемся в Москву» или «На следующий день рождения подарю». Но нет, держал слово. Признаться, ухандокал я мопед чрезвычайно быстро и ездила на нем вся деревня.
— Голос Винни-Пуха знал любой советский школьник. Наверное, ко всем благам быта еще и выходил во двор: «А вот мой папа»?
— Ой, нет! Тогда не принято было. Да и учился я плохо, что только увеличивало количество комплексов. И так казалось, что сравнивают с папой чаще, чем было в действительности. К чему добавлять-то? Конечно, я — сын своего отца и на него похож. Сейчас понимаю, что такое сравнение — комплимент, а прежняя моя реакция была болезненной и неправильной, обычным юношеским максимализмом.
В девятом классе очень нравилась одна девочка. Я, случалось, ходил за ней по пятам, ужасно стесняясь подойти. И однажды таким образом оказался на станции метро «Ждановская», теперь она «Выхино», на самой окраине города. Это еще полбеды, проблемы начались, когда я, потеряв девочку в толпе, понял, что опаздываю на последний поезд. Еле успел. Выхожу на своей «Фрунзенской», а возле метро — отец в окружении милиционеров.
— Пап, ты что тут делаешь?! — удивился я.
И он мягко, очень по-доброму говорит:
— Тебя, сынок, ловим. По всем станциям объявляют.
— А что же ты снаружи, а не внутри метро?
— Да вот милиции автографы подписываю...
Смешно, но я даже обиделся, что в такой драматический момент, как поиски сына, он расписывался на каких-то там листочках. Папу действительно невероятно любили. Он был добрым, ранимым, отзывчивым очень. Поэтому, наверное, и Винни-Пух, а не Серый Волк.
— Андрей, о вашей срочной службе до сих пор легенды ходят: вы удрали в армию из «Ленкома», ведущего театра страны, потому что хотели стать самостоятельным?
— Там разное смешалось. Во-первых, не был готов к актерской профессии. Все текло по накатанной, осознанности не было. Мимо меня прошли знаменитые отцовские спектакли «Дети Ванюшина», «Человек из Ламанчи», хотя за кулисами в детстве, конечно, бывал. Но интересовался в основном атрибутами, особенно саблями. Помню, шла репетиция «Антигоны»: я у кого-то попросил показать кинжал, а сам спектакль так и не собрался посмотреть. Причем мне тогда уже шестнадцать лет было, не дите! Некоторый прорыв в сознании случился на захаровских спектаклях «В списках не значился», «Вор» и «Тиль». Захотелось не овладеть этой профессией, а стать похожим на героев Проскурина и Караченцова или еще примитивнее — занять место одного из прекрасных актеров, а можно обоих сразу. Два народных любимца существовали над толпой — я же видел, как принимает их зал, слышал гул аплодисментов.
— Интересно: славы Караченцова хотелось, а как же отец-суперзвезда?
— Папу я слишком долго воспринимал как просто папу. Только когда сам стал актером и начал просить его советов, понял, какой отец мастер. С тех пор смотрел него как на единомышленника. Но это произошло значительно позже.
Плюс, возвращаясь к разговору об армии, хотел реализовать свои детские фантазии и иллюзии. Мечтал быть гвардейцем, героем-танкистом и... однажды, видимо, решил отголоски фильмов, когда-то услышанных историй, прочитанных героических книг воплотить в жизнь. Хотя к тому времени действительно год проработал в театре. И перспективы были, и Марк Анатольевич Захаров мне это вдалбливал. Хотя, возможно, его попросил поговорить со мной папа.
1981 год, гастроли в Ташкенте. Все плавали в бассейне, а мы с Захаровым ходили вокруг и беседовали. Минут сорок разговаривали, и все за нами наблюдали — на лице Александра Абдулова читалось ничем не прикрытое любопытство: что худрук так долго может объяснять юному артисту Леонову? На самом деле Марк Анатольевич отговаривал меня от армии:
— Сейчас время такое сложное... Не нужно вам идти служить, вы же актер и пришло время больших ролей.