Всхлип тишины
Джошуа Оппенхаймер и его «Конец света»
В конце февраля в России выйдет на экраны полнометражный дебют видного документалиста Джошуа Оппенхаймера, автора нашумевшего фильма «Акт убийства». Свою карьеру в игровом кино он решил начать с конца. Именно так он и назвал свой мюзикл о постапокалипсисе — «The End» — «Конец света».
Где‑то глубоко-глубоко в шикарном бункере влачит отнюдь не жалкое существование семья магната, заработавшего состояние добычей полезных ископаемых,— он сам (Майкл Шеннон), жена (Тильда Суинтон), сын (Джордж Маккей), парочка приживалов (доктор, дворецкий, несносная мамина подруга). На стенах просторных комнат — шедевры мировой живописи (Моне теснит Ренуара), в центре одной из них гигантская игрушечная железная дорога с Голливудским холмом, этажом ниже — бассейн,— все это, пожалуй, могло бы скрасить однообразную жизнь, если бы изоляция не была такой долгой. Остановившееся время провести нелегко. Не помогут ни исторические штудии (папа пишет мемуары), ни обмен байками (мама, оказывается, танцевала в Большом театре), ни кино по вечерам, ни кулинария (каждый вечер здесь пир с вином и тремя переменами блюд), ни ежедневное плавание. На двадцатый год заточения в меловых шахтах, где расположен бункер,— они сами по себе выглядят довольно живописно, как шедевр бруталистской архитектуры,— появляется чернокожая незнакомка (Моусес Ингрэм). После карантинных процедур и нескольких конфликтов ее поселяют в общем доме, сделав женой бледного сына. Она вот-вот даст жизнь новому поколению землян. И фильм, начавшийся с песни — ведь важно, что это мюзикл! — о светлом завтра, завершится не менее оптимистичными куплетами про обретение дома, пока герои будут таращить глаза, пытаясь разглядеть свет в конце тоннеля, какой-то счастливый финал в своей беспросветной подземной жизни.
Старый-старый спор о том, что все-таки предпочтительнее, ужасный конец или ужас без конца, вспыхивает в игровом полнометражном дебюте Джошуа Оппенхаймера с новой, хотя и не сказать что с такой уж великой силой. И да, 150 минут хронометража в исполнении блестящего документалиста вполне достаточно, чтобы принять решение в пользу первого решения, то есть в пользу ужасного конца. Как выдержать день, неделю или месяц в компании поющих зануд, совершенно непонятно. Останавливать мгновение не хочется. Оппенхаймер пришел к своему замыслу задолго до того, как часы судного дня застыли на отметке 23:59 (сегодня от этого умозрительного момента нас официально отделяет 15 секунд). Его решение понаблюдать за буднями одной запертой богатой семьи было принято даже до ковидных карантинов. Вирусная изоляция и развернувшийся затем мировой политический кризис лишь сделали фильм — в основе своей чистый лабораторный эксперимент — актуальнее.
Известность Джошуа Оппенхаймеру принесли работы, в которых трудно узнать рафинированного автора «Конца света». Его документальные блокбастеры о травме и вине «Акт убийства» и «Взгляд тишины» намекают на «Конец», пожалуй, лишь тем, что он как документалист, напрямую взаимодействовавший с чужой болью, всегда надеялся на кино как на болеутоляющее. Да, он знает, что работа камеры остраняет любой кошмар, жанровые рамки всегда утешают, а песня в кадре выдергивает зрителя из реальности. К заявленной в названии теме Конца с большой буквы Оппенхаймер подходит, обложившись интеллектуальными концепциями и утонченными профессионалами типа оператора Михаила Кричмана и художника-постановщика Йетте Леманн. Первого мы, конечно, помним по фильмам Андрея Звягинцева. Занятно сходятся фешенебельная подземная квартира героев Оппенхаймера и люкс-апартаменты, которые Кричман и Звягинцев строили для персонажей «Елены» и «Нелюбви». Лоск глянцевомодной съемки присущ и павильонному «Концу света». Хотя думается, что условные обитатели Патриков смотрелись бы в бункере Оппенхаймера поживее.
Что касается Йетте Леманн, то трудно переоценить ее вклад в другой апокалипсис haute couture — «Меланхолию» Ларса фон Триера. Она и для Оппенхаймера сработала поразительно точно. Ведь финал, который он придумал для человечества, сродни выцветанию пленки или размагничиванию записей в белый шум. Так что оперная мощь замков и мрачных романтических пейзажей, то, что она дала Триеру, сменяется в «Конце света» бесцветными индустриальными норами. Перед нами просто полые формы, которые не суждено или просто невозможно наполнить содержанием. Все человечество (с его культурой, наукой, амбициями, памятью и неврозами) уместилось в нескольких помещениях и никак не может решить, в какой цвет покрасить стены.
Стартовав цитатой из «Четырех квартетов» Т.C. Элиота, фильм неизбежно держится за полу великого поэта. Так что нелишним, наверное, будет вспомнить строчку из другого его произведения «Полые люди»: «Вот как кончится мир, не взрывом, но всхлипом». Для мюзикла как жанра этот всхлип — тональность невыносимая, то есть художественные задачи себе амбициозный Оппенхаймер ставит по-настоящему непосильные. Музыкальная дорожка «Конца света» мучительна и для актеров, которые то шепчут, то переходят на бормотание, а когда вынуждены петь, неизбежно и показательно не то что дают петуха, но хватают губами воздух, срываются — как трещит рвущаяся ткань или крошится камень. Если автор хотел запечатлеть тот самый момент — когда тарелка идет трещинами не от падения, а просто от времени, от того, что уже отслужила свое,— ему это удалось.
Тут есть, конечно, проблема, и заключается она в том, что традиционно песня в мюзикле — это своего рода театральная реплика в сторону, комментарий внутреннего состояния героя, то потаенное, чем он делится не с теми, кто стоит рядом, не с другими персонажами, а со зрителем. Героям Оппенхаймера поделиться нечем, и в своих мучительных партиях они еще больше закрываются, зарываясь в какой-то демонстративный оптимизм или напускное безразличие, обсуждают пустое. Это тревожное состояние, учитывая, что песня доносится до нас откуда-то из глубин, буквально de profundis.
Еще большую тревогу вызывает состояние самого режиссера, стипендиата Фонда Макартуров (неформально эту поддержку называют «грантом для гениев»), который каллиграфически аккуратно, что видно уже по эпиграфу из Элиота или шрифту титров, ведет речь о совершенно никому не интересных героях, чтобы с добросовестностью бухгалтера проговорить пункты многочисленных повесток — экологической, социальной, политической,— ни в чем не достигая глубины и, видимо, надеясь, что эта глубина возникнет сама собой просто потому, что действие картины разворачивается под землей. Чистописание здесь превыше всего. Но оно же делает вздохи и всхлипы по поводу угасающего мира донельзя картинными. Такой постапокалипсис давно описан в первой строфе «Евгения Онегина». Позволю себе напомнить: «С больным сидеть и день и ночь, / Не отходя ни шагу прочь!» — не только скука, но и коварство. Впрочем, позабавить полуживого «Концом света» вряд ли удастся. Остается лишь надеяться, что фильм, озаглавленный столь претенциозным образом и, кажется, неспроста отвергнутый Канном и Венецией (премьера прошла на кинофестивале Теллурайд в Америке), не станет концом для карьеры многообещающего автора. Ведь за каждым финалом обычно что-то да следует.
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl