Евгения Кондрашина. Три последние секунды
Судя по фильму "Движение вверх", мы узнали о победе в матче с командой США из прямой трансляции. Но это не так. По телевизору его не показывали. Только в шесть утра мне позвонил Вовин друг, преподаватель Кораблестроительного института. "Жека, - кричит, - наши выиграли! Я "Голос Америки" поймал!"
Здравствуйте, — раздался в трубке хрипловатый мужской голос, — поздравляю вас с днем рождения!
Я растерялась. На дворе январь, а родилась я в декабре.
— Я вас не узнаю — кто это?
— Это Володя Машков...
Боже, ведь сегодня четырнадцатое января — день рождения моего мужа! Владимир Кондрашин был тренером по баскетболу, и в картине «Движение вверх» его сыграл именно Машков.
О том, что про Володю и его ученика Сашу Белова снимают кино, я узнала от Вани Едешко. Он тоже играл в сборной СССР, когда наши победили американских баскетболистов на мюнхенской Олимпиаде 1972 года. Сценарий мне не понравился, там было много неточностей. Мы с вдовой Белова Александрой связались с продюсерами фильма, объяснили, в чем именно ляпы. Их исправили, но, к сожалению, далеко не все.
После премьеры меня часто спрашивают, похож ли Владимир Гаранжин, которого играет Машков, на реального Владимира Кондрашина. Этот актер — единственный, к кому у меня нет претензий. И все же мой муж был совсем другим, не таким, как его экранное воплощение. Хочу рассказать всем о настоящем Кондрашине — человеке, с которым я прожила сорок шесть лет.
С Вовой нас познакомил баскетбол. Я училась тогда на последнем курсе Планово-экономического института. Как многие ребята, активно занималась спортом. Наш институтский тренер Сергей Меньшиков играл в баскетбол за «Динамо», пригласил меня в числе других в женскую команду. Дворцов спорта в Ленинграде еще не построили, тренировались на баскетбольной площадке Зимнего стадиона.
Каждые выходные там проходили соревнования — этапы первенства города. Один матч женский, один мужской, и так с утра до вечера. Конечно, ребята и девчонки знакомились, завязывались романы. Но мы с Вовой долгое время не обращали друг на друга внимания, хотя парнем он был заметным, играл хорошо. Подруги за него болели, многие вздыхали: «Кондрашин такой симпатичный!» Он уже отслужил в армии и был в команде «Спартака».
В один прекрасный день Вова подошел ко мне в гардеробе:
— Разрешите подать пальто?
Я улыбнулась:
— Разрешаю.
Вдруг случилась какая-то магия. Мы встретились глазами, и — бах! В одну секунду я поняла, что влюбилась по уши. Как пишут в книгах, «между ними проскочила искра». Стояли, смотрели друг на друга и молчали.
Через неделю Вова предложил: «Давай сходим в кино!» После сеанса отправились гулять. Это сейчас молодежь встречается в кафе, ресторанах, катается на машинах. А тогда все были бедными. Ходили в кино, друг к другу в гости, ездили в ЦПКиО. И конечно, общались на стадионе. Обсуждали игры, спорили, радовались победам. Так и завязались отношения.
Моя подружка Тося, узнав о наших с Кондрашиным встречах, расстроилась. Он ей тоже очень нравился. Даже когда мы поженились, Тося постоянно делала Вовке комплименты: «Вот, Женька, какого ты себе парня отхватила. Красивый, будто американский киноактер. А играет как!» До свадьбы мы встречались два года. То, что у обоих не было денег, не мешало радоваться жизни. У Вовы оказались отличные друзья. У одного из них, Юры Свидерского, мы часто собирались.
Папа Юры Валентин Иванович служил артистом Театра музыкальной комедии. Когда родители уезжали, все праздники справляли у них, в огромной квартире на Кировском проспекте. В гостиной стоял рояль, мы танцевали и пели, рассказывали анекдоты. Это была разношерстная компания. У них дома собирались коллеги Валентина Ивановича — популярные тогда артисты. И всегда было шумно и весело.
Никаких комплексов по поводу «и надеть-то нечего» не возникало. Помню, Вовка пришел в странных брюках — очень коротких. Спрашиваю:
— Что за штаны-то у тебя?
А он:
— За отцом донашиваю. (Тот был гораздо ниже ростом.)
Короткие штаны не могли стать поводом для расстройства: Вова пережил блокаду. Нашу семью вывезли из города последним эшелоном, а он остался с мамой и двумя сестрами в квартире на Пушкинской улице. Отец был на фронте, от него даже писем не приходило. Вова мне рассказывал, как они выжили в самую страшную, первую блокадную зиму. В их доме была баня, там мылись солдаты перед отправкой на передовую. Благодаря этому в квартире чуть теплились батареи. Мама с утра уходила на работу, а дети весь день на них просиживали — как воробьи. Но к весне качались от голода, старшая сестра слегла. И тут повезло — по Дороге жизни Кондрашиных вывезли из Ленинграда, и они отправились в деревню к бабушке, в Рязанскую область.
Там жили только женщины, дети и один демобилизованный солдат без руки. Володе было четырнадцать, его сразу определили на конюшню. Он возил хлеб на станцию, работал целыми днями и так эту лошадь полюбил, что когда пришло время уезжать, расставался с ней со слезами на глазах.
В Ленинград вернулись уже в 1945 году. Нужно было получать аттестат, а в эвакуации Вовка не учился. Садиться за парту с детьми было стыдно, и он поступил в вечернюю школу, устроился на работу. Тогда еще не отменили карточки, продукты отпускали строго по нормам, но деликатесы продавали свободно: икру, ветчину, крабов. И вот с первой зарплаты Кондрашин купил большую французскую булку, разрезал, намазал ее маслом, на одну половину положил икру, а на вторую — ветчину. Шел, такой гордый, по улице и ел этот бутерброд. Объелся до тошноты, с тех пор на икру смотрел с отвращением.
В Ленинграде Вова занялся спортом, потом ушел в армию, после нее поступил в техникум физкультуры. Демобилизовавшись, начал играть за «Спартак» и работать детским тренером по баскетболу. Тогда-то мы и встретились.
Поженились осенью 1954-го. Просто пошли в ЗАГС Куйбышевского района и расписались, у меня даже свадебного платья не было. Никак это событие не отмечали. Мы регистрировались уже фактически супругами, незадолго до этого сняли комнату. Потом, когда родился Юра, переехали в коммунальную квартиру к Володиным родителям.
Юра появился на свет недоношенным и слабеньким. У него была родовая травма. Я рожала с высоченной температурой, положение усугублял тромбофлебит. Выписали нас только через месяц. Вовка отпросился со сборов, пришел встречать с цветами к роддому. Была слякотная осень, но Кондрашин сиял. Он стоял у порога с другом, баскетболистом Витей Харитоновым. В тот день никто не мог предположить, что у Юрки ДЦП. Поняли мы это через год.
«Женя, сядь, пожалуйста, — сказала мне мама и опустила глаза. Сердце сжалось в комок. — Я нашла очень хорошего хирурга, Цукермана. Мы были у него на приеме. Профессор считает, что Юра серьезно болен. Скорее всего, наш мальчик не будет ходить».
Мама тогда на пару недель забрала Юрку к себе, чтобы меня разгрузить. Я устала от бесконечных походов по врачам, которые не понимали, что с ребенком. Вроде бы пора сидеть, а он не может. Списывали это на недоношенность и замедленное развитие. Обещали — Юра выровняется. Действительность оказалась горше. Нам посоветовали возить малыша в Евпаторию, в специализированный санаторий. Три года подряд туда ездили, но ни лечение, ни грязи не помогали. Доктора долго не могли определиться с диагнозом: полиомиелит у него или все же ДЦП. Время шло. Уже потом мы узнали, что у Юры был шанс встать на ноги, но нам не повезло, упустили момент.
В санатории я познакомилась с мамами таких же детей. Почти все они были одиночками: мужья, не выдержав испытания, уходили из семьи.
— А у вас есть супруг? — часто спрашивали женщины.
— Есть, — с гордостью отвечала я.
Представить, что Вова нас бросит, было невозможно. Кондрашин пришел в ярость, когда после окончательного приговора кто-то из медиков посоветовал сдать сына в специализированный детский дом. Он обожал Юрку и принимал таким, какой есть. Каждую свободную минуту проводил с ним. На спине таскал в кинотеатр смотреть «Новости дня» или детские фильмы. И на игры носил. Спортзал был недалеко от нашего дома, Вовка посадит Юру на маты, тот баскетбол смотрит. Правда, сын все же больше полюбил футбол. У него был свой, настольный, в который он с азартом играл.
Бабушки и дедушки тоже души в Юрке не чаяли, очень нам помогали. Года через три Володе дали от «Спартака» комнату в семейном общежитии на Загородном проспекте. Боже, какие мы были счастливые! Первое собственное жилье! У родителей порой приходилось тесниться вшестером в одной комнате. Переехали быстро, все пожитки уместились в два узла. В нашей новой комнате стояли железная кровать и столик. Кровать мы выкинули, купили большой матрас. Вова раздобыл в соседнем гастрономе четыре деревянных ящика, водрузил на них матрас — получилась удобная тахта. Потом появились маленький диванчик и шкаф.
В том же гастрономе работали поклонники «Спартака». Они предупреждали, когда собираются выкидывать дефицит. Продавец увидит меня, говорит: «Приходите, сегодня гусей привезут». Гусь стоил восемьдесят копеек за килограмм, очереди за ним выстраивались громадные.
Материальная сторона жизни постепенно улучшалась. В 1961 году «Спартак» играл уже в высшей лиге. Город выделил спортсменам несколько квартир, и мы переехали в двухкомнатную хрущевку на Новоизмайловском проспекте. Это тоже центр. В нашем парадном жили несколько спортивных семей: мама хоккеиста Леши Касатонова, чемпионка Европы по академической гребле Нина Полякова... Все очень дружили.
Новую квартиру мы смогли прилично обставить. Приобрели письменный стол, маленький кухонный гарнитур.
Юра пошел в школу — учителя приходили домой. Любимая наша Галина Казимировна однажды привела к сыну весь класс — знакомиться. Бегу домой, смотрю: у подъезда стоит стайка ребят, и на лестнице стоят, и на площадке.
— Вы чего тут толпитесь?
— А нам всем сразу не войти.
Учительница ждала меня у двери в квартиру. Я всех впустила. Ребятня окружила сына, называли свои имена, мальчишки жали руку, девчонки смущенно держались на расстоянии. Одноклассники вскоре стали сами заходить к Юре. Как-то раз в мое отсутствие собралось человек двадцать.
— Как же вы сюда попали?! — спрашиваю.
— Юрка крикнул, чтобы мы толкнули посильнее дверь, она и откроется!
Потом я стала оставлять для них ключи у соседки. Они и в пинг-понг дома играли, и в баскетбол, и мяч по полу гоняли. Все вазы переколотили! Но я не переживала: у сына появились настоящие друзья. Поэтому когда через десять лет мы перебрались в квартиру побольше, на Наличную, Юрка две недели плакал. Но ребята его не бросили — звонили, приезжали, иногда даже ночевали у нас.