Итак, она была… брюнеткой
В мае 2016‑го на экранах телевизоров шел английский сериал по роману Толстого «Война и мир». С сожалением, раздражением отрываясь от подготовки к казанским лекциям, я все же отреагировал на него серией статей. Начал в «Российской газете» (приложение «Год литературы»), потом в «Независимой газете», потом дважды – в «Московском комсомольце». Причем из всего английского многослойного посмешища я затронул только одну подробность: внешность Наташи Ростовой и ее воплощение в английском сериале.
Далее – забавный поворот сюжета. Казанские собеседники, зная о некоторых моих евразийских книгах и публикациях, люди серьезные, солидные, все же попросили: «Ну, давай сначала про татарочку Наташу Ростову!» Что ж…
Отправной точкой была бледно-рыженькая «английская Наташа Ростова». Волосы так называемого «тициановского цвета», действительно очень ценимого в Европе (далее выскажу гипотезу, почему).
А Лев Николаевич уже на первых страницах живописал Наташу так: «Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, выскочившими из корсажа от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями».
Почему бы не уважить старика, на 1200 страницах эпопеи неустанно повторявшего: «яркая черноглазая брюнетка» и убедительно увязавшего портрет Наташи с чертами характера? Любому (кроме, как оказалось, британского режиссера) ясно: актриса Лили Джеймс – не Наташа, даже если вылить на нее пинту лучшей черной краски и намазать полпуда «Макс Фактора»…
Честно говоря, в английском сериале отвратительны и диалоги (приписанные, получается, самому Льву Толстому). «Адюльтерный треугольник» Пьер – Элен – Долохов вырисован в духе самых примитивных киношек. Лили Джеймс нервически, возбужденно, истерически (наверно, единственно доступная ей форма замены знаменитой «живости» Наташи Ростовой) провожает офицеров на войну. «У Толстого сцены проводов нет? – Но они есть во всех русских фильмах про войну, так что возьмем: по совокупности!» Чтобы обличать этот хоровод пошлости с убогостью, нужны десятки страниц, минуты киноцитат, но главный факт – полученный гомункул «Наташа» – очевиден.
Не сочтите меня киноксенофобом: я обожаю Наташу Ростову – Одри Хепберн (американская версия 1956 года). Аристократка по рождению (не киношному!), Одри не взяла бы вульгарно-суетливую Лили Джеймс в компаньонки, даже в горничные. Участие (тоже не киношное, факт биографии) Хепберн в Движении Сопротивления во время Второй Мировой войны – еще одна нить ее связи с толстовской героиней, черта сходства с Наташиным порывом помощи раненым в Москве 1812 года. И главное: Наташа-Одри – яркая брюнетка! Как и Людмила Савельева в советской версии и в толстовском оригинале.
Черта внешности для Толстого неслучайна. Он не перебирал для своего романа, как режиссер на кастинге: «А давай-ка возьмем… брюнеточку!» Попробую доказать глубину его выбора.
Не только киноремесленники, но и наши литературоведы забыли еще и мать Наташи Ростовой. Том Харпер (английский режиссер) с его любовью к тициановской масти мог тут дать хоть «Венеру Урбинскую», хоть «Магдалину кающуюся» (обе – бледно-рыжие), но у Толстого мать Наташи выглядит так: «Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти».
Главный фрагмент, раскрывающий «русскость» Наташи, уже 160 лет всем известен. Наташа с братом Николаем после охоты заехали к дядюшке, а тот взял гитару, затянул народную песню, бросившую ее в танец:
«Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала, эта графинечка, воспитанная эмигранткой-француженкой, откуда взяла она эти приемы, но как только она стала, улыбнулась – весело, торжественно и гордо – и повела плечом… Анисья Федоровна прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чуждую ей, в шелку и бархате воспитанную графиню, которая умела понять все то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и тетке, и матери, во всяком русском человеке…»