Выход через развалины
Как «бумажная архитектура» пыталась вырваться из утопии
«Бумажная архитектура» — это порядка 20 архитекторов, безусловно самых талантливых в своем поколении, поскольку в тот момент сама мера таланта в России определялась этим участием: если у тебя есть концептуальный бумажный проект, значит, ты чего-то стоишь, если нет — извини. Все это происходит в 1980-е годы, самое неутопическое время ХХ века. Расцвет постмодернизма, во многом — по крайней мере в архитектуре — строившего себя на деконструкции утопизма вообще и духа 1968 года в особенности. Утопия осознана как ошибка и отменена, будущее переведено в состояние вечно длящегося настоящего. На этом фоне за 10 лет — примерно 300 бумажных проектов. Массовое утопическое движение.
Этот текст — часть проекта «Оправдание утопии», в котором Григорий Ревзин рассказывает о том, какие утопические поселения придумывали люди на протяжении истории и что из этого получалось.
Для последнего поколения советских архитекторов «бумажная архитектура» 1980-х была самым главным, что происходит. Поэтому мысль о том, насколько ее появление странно и неуместно, если и приходила в голову, то в жанре несколько юношеского сомнения в действительности собственного существования: «неужели я настоящий и действительно смерть придет?» Но с дистанции в 40 лет ей трудно не изумиться.
Есть одна аналогия. Для многих «бумажников» — Александра Бродского, Ильи Уткина, Михаила Филиппова, Искандера Галимова — своего рода протографом были гравюры Пиранези. Пиранези рисовал руины Рима, чаще воображаемые,— он представлял себе грандиозные сооружения эпохи императоров и мысленно их разрушал. Это патетические и несколько сновидческие образы имели христианский смысл, они апеллировали к теме vanitas, тщете всего сущего: наблюдая за разрушением мирского имперского величия, человек должен был задуматься о своей душе.
Происходило это за 10–15 лет до Великой французской революции, опрокинувшей королей, императоров, государства,— в преддверии конца света в классической Европе и наступления Нового времени.
Та же поэтика перенесена во времена, когда до конца СССР остается примерно 10 лет. Вкус к утопии потерян, но предчувствие конца света — такая вещь, что вызывает острое экзистенциальное беспокойство, не столько направленное на поиск того, что дальше, сколько на удовлетворение потребности в ином пространстве, где все может быть как-нибудь иначе. Это беспокойство и было, пожалуй, содержанием «бумажной архитектуры», если брать движение в целом. И это слишком неструктурированный, слишком неглубоко продуманный смысл, чтобы превратиться в полноценную утопию. Архитектурные фантазии. Опыты полета воображения.
Рынком сбыта проектов «бумажников» были концептуальные конкурсы, устраиваемые прежде всего японскими архитектурными журналами — несколько в стороне от Европы, в Японии, которая тогда переживала бум и верила в будущее. Поскольку гений утопии покинул в это время европейские пространства, русские там побеждали, демонстрируя японцам утопическое мышление как таковое. Абсолютным чемпионом «бумажной архитектуры» был Михаил Белов — у него 27 выигранных международных конкурсов. При этом, хотя я написал про него книгу, мне трудно сказать, в чем, собственно, была его утопия: в каждом из проектов он придумывает свою историю. Иногда скорее детскую сказку («Дом для рыжих», 1989 — театр для клоунов), иногда памфлет («Жилище для бездомного», 1987 — дома из рекламных щитов, заставляющих рекламодателей оплачивать индивидуальные ночлежки для бомжей), иногда инсталляцию для медитации («Вечный штиль в бурном море», 1989 — большое зеркало в водоеме, идеально ровная поверхность контрастирует с рябью естественной воды).
В пояснительной записке к одному проекту («Марсельский блок», 1989) он говорит, что хотелось бы «объединить мечтательную эстетику Амброджо Лоренцетти и мыслительную комбинаторику Корбюзье». Вот этот синтез Ле Корбюзье с золотым кукольным домиком — то, что его всерьез занимало, и то, в чем он был подлинным виртуозом (да и остался). А философское содержание утопии тогда, в 1980-е, как мне кажется, не его тема. И так продолжалось вплоть до последнего времени, когда он проникся идеей имперского величия России и стал создавать вещи, травматичные для либерального сознания («Кремль-2», 2023). Впрочем, не знаю, может, он шел к этому всю жизнь. Все же в его активе и «Имперский дом» в Якиманском переулке, и фонтан «Пушкин и Натали».