Академик Маркс Штарк: главное — это творчество и любовь
О том, чему можно научиться у зимнеспящих организмов, как управлять собой и почему это важно, а также о том, как сохранить здоровье и интерес к жизни, рассуждает академик Маркс Борисович Штарк, руководитель научного направления Федерального научно-исследовательского Центра фундаментальной и персонализированной медицины СО РАН.
-Маркс Борисович, мы с вами беседуем на конференции молодых ученых, и на бейдже ваше имя написано неправильно — Марк. А ведь вы Маркс. В честь Карла Маркса?
— Говорят, когда Маркса спросили, что главное в жизни, он ответил: «Борьба». Не знаю, что думали мои родители, когда я появился на свет и когда они придумали это имя. Но — да, так получилось, что практически ничего само сверху не падало. Все приходилось делать в преодолении, в борьбе. И так до сих пор, не знаю, это хорошо или плохо, но это так. Думаю, что у коллег с другими именами все обстоит похоже.
— Знаю, что вы родились в Одессе и, будучи совсем ребенком, узнали, что ваш отец репрессирован. Это так?
— В 1937 году мне было шесть лет. Отец был арестован и сослан в Коми ССР, в небольшой поселок, и там оставался до 1946 года. Будучи классным хирургом, профессором медицинского института, он ездил по Печоре и оперировал большое количество разных пациентов. Мы с мамой тогда находились в Средней Азии, в эвакуации. Потом вслед за отцом приехали в Оренбург, тогда он назывался Чкалов.
В 1949-м его репрессировали снова, и на сей раз он был сослан в Красноярский край, в Хакасию, в город Черногорск. Мама туда уехала с ним. Я, будучи студентом Чкаловского медицинского института, пытался перевестись в Красноярский институт, но не получилось, несмотря на то что был отличником. Я сидел в приемной и слышал, как ректор с кем-то разговаривал по телефону: «У меня половина — дети репрессированных, я его не могу взять».
И я уехал в Новосибирск, учился там с 1949 года, в 1954-м закончил. В это время освободился папа. И мы поехали в Пермь — там он заведовал отделением, потом мы вернулись в Одессу. Отец был полностью реабилитирован. Я так долго живу, что уже не помню всех деталей.
— После окончания мединститута вы работали врачом в Пермском крае?
— Да, я работал врачом в поселке Верхние Мулы, причем врачом «за всё»: был и гинекологом, и стоматологом, и хирургом.
— Но почему стали невропатологом?
— Потому что в Новосибирске я был знаком с очень сильными неврологами — профессорами Куимовым и Шамовской, у которой мы проходили шестой курс, субординатуру. И тогда я подружился с Борей Фуксом, сейчас он живет в США, это мой неформальный учитель, с которым я был знаком еще в Новосибирском мединституте. Он учил меня работать. Мы с ним экспериментировали на животных, на людях.
— Что это были за эксперименты?
— Тогда было ясно, что любые сердечные болезни требуют дополнительного кровоснабжения сердца, потому что все они проистекают от кислородной недостаточности сердечной мышцы, в первую очередь инфаркт. Тогда появились идеи подшивать к сердечной мышце чтото еще, дополнительно снабжающее ее кислородом. Предлагалась передняя грудная мышца, сальник, много всяких вариантов. Я как раз занимался этим, оперировал собак. Отец тогда был в ссылке, я еще учился. Оперировал с ним, когда приезжал на каникулы. Потом я этих собак перевозил в Новосибирск, на кафедре анатомии вводил им контраст и смотрел, что получалось с сердцем.
— А как начались ваши эксперименты с животными, впадающими в зимнюю спячку?
— Когда я работал в деревне Верхние Мулы, ректором Пермского мединститута был бывший руководитель Чкаловского мединститута профессор Иван Иванович Косицын, который меня очень поддерживал, когда отца арестовали. Это был один из немногих людей, который никак не изменил ко мне отношения как к студенту. Хотя было много народа, которые, завидя меня, переходили на другую сторону улицы.
На кафедре Косицына занимались лимфатической системой — смотрели лимфатические узлы у разных животных. Однажды я увидел там ежа и подумал: почему бы не поэкспериментировать на зимнеспящих животных, которые впадают в глубокий сон? Это была, с моей точки зрения, самая интересная работа, которую я вообще сделал. Но до этого я защитил диссертацию в 59-м.
— А правда, что этой работой потом заинтересовались американцы и даже проводили космические эксперименты на основе ваших исследований?
— В 1970-м вышла моя книга, это была докторская диссертация — «Мозг зимнеспящих». В 1972-м ее перевели на английский. Тогда не было закона об охране авторских прав, можно было переводить с любого языка, не считаясь с автором. И как-то мне позвонили и сказали, что пришла книжка, изданная в США. Издатель занимался космическими исследованиями. Им необходимо было использовать этих животных, чтобы зондировать космическое пространство, потому что зимнеспящие выдерживали очень низкую температуру и жесткий рентген. Мои аспиранты уже в четвертом поколении приходят и говорят: «Тебя опять цитируют!» Очень приятно, что это вошло в учебники. Это была большая, серьезная работа, но очень тяжелая.
— А как вы пришли к лекарственным веществам — специфическим белкам мозга?
— Выяснилось, что мозг зимнеспящих устроен хитрым образом. Если вы обучили его до впадения в спячку какой-то системе «уроков», то после того, как он впадает в спячку и температура мозга охлаждается практически до кристаллизации клеток, а потом она возвращается обратно, оказывается, что все навыки, которым он обучился до спячки, сохраняются. Тогда, естественно, возникли соображения, что, по всей видимости, существуют вещества, которые стабилизируют мозг, а значит, их можно попытаться использовать в лекарственных целях для нейротрофики.
Уже через много лет после защиты докторской и выхода этой книжки я продолжал заниматься нейрофизиологией, потом биоуправлением и встретил профессора Олега Ильича Эпштейна, теперь он членкорреспондент РАН. Он генеральный директор фармацевтической фирмы «Материя-медика», которая выпускает малодозные лекарства. К этому времени у меня уже возникли идеи и появились работы, которые были связаны со стимулирующими мозгоспецифическими белками, которые каким-то образом активируют работу мозга. Поскольку в это время американцы выделили группу белков, названную «группой S-100», мы попробовали получить к ним антитела и использовать их в качестве лекарственных средств. До сих пор фирма «Материя-медика» выпускает лекарства, выполненные на антителах.
— А вы сами эти лекарства принимаете?
— Да, иногда принимаю тенотен. Первое лекарство называлось «Пропротен-100» и было связано с лечением алкогольной интоксикации. Думали, что это поможет ликвидировать зависимость. Но оказалось, что параллельно это лекарство вызывает очень хороший противотревожный эффект. И тогда появился тенотен — он продается везде и в большом количестве стран без рецепта. Очень конкурентоспособный препарат, потребность к нему была в течение пяти-шести лет огромная, я следил за этим. Он попадает в мозг, преодолевая гематоэнцефалический барьер, этому есть научная основа. Недавно появилось очередное лекарственное средство на антителах — «Проспекта». Это препарат антител к антигенам S-100, такие специальные нейротрофические лекарства достаточно широкого спектра.