Фальшивый Чаадаев
Некоторые стихотворения великих поэтов, а тем паче большинство их эпиграмм, известны нам не по авторской рукописи или прижизненной публикации, а со слов современников. Но при многих пересказах непременно возникали разночтения. Так что до сих пор возможны уточнения даже в хорошо известных классических текстах.
Занимаясь русской иконографией, я собираю все упоминания о портретах в классической литературе. Разумеется, среди них оказалось известное четверостишие Пушкина, посвящённое его близкому другу, будущему философу Петру Яковлевичу Чаадаеву:
Он вышней волею небес
Рождён в оковах службы царской;
Он в Риме был бы Брут, в Афинах
Периклес,
А здесь он — офицер гусарской.
Датируются стихи летом 1816 года, когда юный лицеист Пушкин познакомился с Петром Чаадаевым, служившим тогда корнетом в расположенном в Царском Селе лейбгвардии Гусарском полку (о лейбгусарах есть в майском номере «Дилетанта»). Причём уже современники считали эти строки обращением «К портрету Чаадаева», хотя в самом тексте о портрете нет ни слова. Стихи вполне могли быть обычным дружеским посланием, в котором «здесь» скорее означает Россию, чем живопись. Да и вообще поэзия «К портрету…» могла носить умозрительный характер как условный повод и не иметь в виду конкретное произведение.
Но в августе 1865 года в журнале «Русский вестник» вышли мемуары Филиппа Вигеля, недоброжелателя философа, который язвительно писал о Чаадаеве: «В наёмной квартире своей принимал он посетителей, сидя на возвышенном месте, под двумя лавровыми деревьями в кадках; справа находился портрет Наполеона, слева — Байрона, а напротив его собственный в виде скованного гения с надписью:
Он в Риме был бы Брут,
В Афинах Демосфен,
А здесь он — офицер гусарской».
Эти строки возмутили близкого друга философа Михаила Жихарева, который сразу же ответил пасквилянту: «Такого портрета ни Чаадаевым, никем другим никогда ни заказано, ни исполнено не было и никогда и нигде не существовало… Этот дурацкий анекдот появился в печати в немного стоящих, лживых, скучных и бездарных “Записках Филиппа Филипповича Вигеля”... Тут же приведена, да даже и то неверно, пушкинская надпись к портрету Чаадаева».
В ответ недругам Жихарев впервые привёл четверостишие целиком. Поскольку автографа эпиграммы не существует, то данный вариант стал классическим и в таком виде вошёл во все собрания сочинений Пушкина. Причём Жихарев дал ещё и подробный комментарий: «Портрет, под которым Пушкин сделал собственноручную надпись (я никогда не видал этого портрета и не знаю, куда он девался, но знаю очень хорошую с него копию), изображает Чаадаева, впоследствии совершенно лысого, в великолепных каштановых кудрях, самих собою вьющихся, в мундире Ахтырского гусарского полка».
В этом свидетельстве есть много странного. Оригинал портрета Жихарев не видел, хотя являлся самым близким Чаадаеву человеком на протяжении последних 15 лет его жизни. Именно ему философ завещал все свои бумаги и собрание картин. То есть в 1840-х годах у Петра Яковлевича гусарского портрета уже не было. Не говорит Жихарев и о том, что копия хранилась у самого Чаадаева. В 1847 году художник Бодри изобразил мыслителя в кабинете, тщательно зарисовав его интерьер. Все предметы, в том числе картины на стенах, вполне узнаваемы. Но никакого гусарского портрета среди них нет. Кабинет Чаадаева подробно описал его друг Цуриков, перечислив имевшиеся в нём произведения. Но какой-либо портрет философа он тоже не упоминает.