Зло с закрытыми глазами: как и почему люди становятся убийцами
Современный мир полон ужасающих примеров того, как обычные люди совершают чудовищные поступки. При этом мало кто задумывается о том, что социальные механизмы и исторические контексты могут способствовать превращению людей в убийц (как было, например, во время геноцида евреев). Немецкий социолог, историк и социальный психолог Харальд Вельцер в своей новой книге «Обыкновенные убийцы: Как система превращает обычных людей в монстров», анализирует сочетание социальных, политических и исторических факторов, приведших к изменению моральных устоев в Германии и к массовому одобрению нацистских преступлений. Книга вышла в издательстве «Альпина Паблишер» в июле. Inc. публикует ее отрывок.
«Я полагаю, господа, что вы достаточно меня знаете, знаете, что я не кровожадный человек и не испытываю радости или удовольствия, когда вынужден проявить жесткость. Но вместе с тем у меня крепкие нервы и большое чувство долга — это я могу за собой признать, — и, когда я вижу задачу и вижу необходимость ее выполнить, я выполняю ее бескомпромиссно». Эта цитата, как и другая, более известная, принадлежит Генриху Гиммлеру, и не случайно такие преступники, как он, Рудольф Хесс и множество других, постоянно подчеркивали, что уничтожать людей было неприятным делом, противоречащим собственной «человечности» убийц, но как раз в этом преодолении себя и принуждении к убийству проявлялось особенное качество их характера.
Скрытая бесчеловечность
Здесь речь идет о связи убийства с моралью, и именно связь между осознанием необходимости неприятных действий и чувством, что эти действия, воспринимаемые как необходимые, совершаются против собственного человеческого сопереживания, давала каждому из преступников возможность и в момент убийства ощущать себя «порядочным» человеком, который — цитируя Рудольфа Хесса — «имел сердце» и «не был плохим».
В автобиографических материалах преступников — дневниках, заметках, интервью, если таковые имелись, — как правило, прослеживается один бросающийся в глаза признак. Даже те, кто совершал вещи, явно не вписывавшиеся ни в какие гуманные рамки, тем не менее со страхом беспокоились о том, чтобы в них видели людей не «плохих», а стойких — таких, чья мораль оставалась непоколебимой даже при самых «экстремальных» поступках.
Я хотел бы подробнее описать эту потребность на примере коменданта Треблинки Франца Штангля. Штангль родился в 1908 г. в Австрии и с 1940 по 1942 г. был руководителем клиники эвтаназии в замке Хартгейм, с марта по сентябрь 1942 г. — комендантом лагеря смерти Собибор, а до августа 1943 г. — комендантом Треблинки. В 1971 г. он дал журналистке Гитте Серени подробные интервью о своем прошлом, которые послужили материалом для моих рассуждений. Серени попыталась — как и в своей книге об Альберте Шпеере — раскрыть личность преступника через его отношение к вине. Затея проблематичная, поскольку журналистка предполагала, что преступники в принципе испытывали что-либо похожее на вину. Но интервью Серени со Штанглем очень показательны, потому что в них этот военный преступник пытается показаться журналистке таким «хорошим парнем», каким, видимо, был в своем собственном представлении.
Здесь бросается в глаза мораль надличностной корректности, которая распространяется как на еврея, подавшего жалобу, так и на возможную провинность офицеров-коллаборационистов. «Правильное должно оставаться правильным» — основной принцип действия Штангля, который абсолютно не вписывается в общий контекст ситуации и совершенно оторван от того обстоятельства, что жалобщик, вероятно, был убит в газовой камере еще до окончания расследования Штангля.
В рассказах Штангля речь идет в первую очередь не о жертвах, а о его собственном психологическом состоянии. Эмоциональную вовлеченность по отношению к жертвам он демонстрирует только тогда, когда те уже мертвы, но при их устранении что-то пошло не так: «Они сложили слишком много трупов [в одну яму], так что из-за интенсивного разложения все текло. Трупы вываливались из ямы, катились под гору. Я видел некоторые — боже мой, как это было ужасно».