«Цинизм может быть веселой игрой»
Откуда взялись советские трикстеры и во что они превратились
Отношения частного человека и авторитарного режима долгое время было принято мыслить в бинарных оппозициях: конформизм или нонконформизм, энтузиазм или апатия. На деле эти отношения часто окрашены причудливой двусмысленностью. Литературовед Марк Липовецкий изучает, как эта амбивалентность воплотилась в фигурах советских трикстеров — культурных героев, не подчиняющихся принятым правилам и превращающим их нарушение в своего рода игру. Игорь Гулин поговорил с Марком Липовецким о генеалогии советского трикстера, его социальной функции, отношениях с циником и пророком и дальнейшей судьбе.
В своих статьях вы пишете про трикстера как ключевую фигуру советской культуры. Что это вообще за персонаж, какая у него генеалогия?
Само понятие трикстера приходит к нам из теории мифа. Из древнего трикстера вырастает целый куст культурных амплуа — плуты, дураки, шуты, юродивые, самозванцы и прочие. В классической европейской культуре такие персонажи играют важную роль. К примеру, во Франции есть Фигаро — обаятельный плут, который становится символом третьего сословия и приобретает огромную популярность. Интересно, что в русской литературе XIX века есть гоголевские трикстеры, от Хлестакова до Чичикова, но они изображены без всякой симпатии; трикстеры Достоевского — Петруша Верховенский, Свидригайлов — тоже довольно отвратительные персонажи. Однако после революции 1917 года картина радикально меняется. Плуты становятся невероятно популярными героями. Первым был Хулио Хуренито из романа Ильи Эренбурга; мы сейчас недооцениваем, какой это был бестселлер. Затем — Беня Крик, а после них и на их фоне Остап Бендер, вокруг которого сложился культ, просуществовавший всю советскую эпоху. Причем трикстеры существуют и в официальной советской культуре, и в неофициальной: с одной стороны, булгаковские демоны из «Мастера и Маргариты», с другой — Василий Теркин, с третьей — философствующий трикстер Веничка Ерофеев как повествователь-герой «Москвы-Петушков».
Этот культ касается только литературных персонажей или реальных людей тоже?
Что вообще характерно для модернистской культуры, между искусством и жизнью здесь нет четкой границы. Трикстер — это прежде всего персонаж, но он может стать моделью жизнетворческой стратегии. Есть легендарные фигуры, вокруг которых вырастает трикстерский фольклор, причем не связанный непосредственно с их творчеством. Важный пример — Фаина Раневская: она играла самые разные роли, необязательно трикстерские, но ее образ в культуре — это именно образ трикстера. Фигура трикстера была очень важна для андерграундной культуры. Можно вспомнить такого персонажа, как Сергей Чудаков. Его стихи — это добротная неоромантическая поэзия 1960‑х, но, когда мы узнаем его биографию, мы видим совершенно фантасмагорическую картину.
В чем культурная функция таких героев?
Трикстер представляет особый сценарий существования внутри советской реальности. Я объясняю его через категорию цинизма. Советский политический режим был основан на разрыве между тем, что декларируется, и тем, что происходит, между риторикой и практикой. Приспосабливаясь к этому циническому режиму, советский человек должен был сам становиться циником — как это описывается во многих исторических исследованиях. Фигура трикстера появляется как эстетическое оправдание такого цинизма. Советский трикстер показывает, что цинизм — это не обязательно стыдно и противно. Цинизм может быть и веселой игрой.