Наталья Селезнева: «Перехожу в разряд антиквариата, и это мне нравится!»
«Судьба играет человеком, а человек играет на трубе». Обожаю это выражение. Все основные моменты жизни человеческой предопределены, в этом я уверена. В моей жизни было огромное везение. В профессию я попала совершенно случайно и в очень раннем возрасте — в шесть лет», — рассказывала актриса Наталья Селезнева.
Сообщающиеся сосуды
Самая яркая и страшная картинка в жизни — вспоминаю, и мурашки по коже. Мне три года. Cтою на коленях и молюсь: «Боженька, пусть моя мамочка поправится!» Передо мной на огромной литографии — освещенный лунным светом длинноволосый человек в белых одеждах. Он необыкновенно красивый, и ему хочется верить. Бабушка сказала: «Это Бог. И если ты будешь его хорошо просить, он оставит в живых маму». Замерев, подолгу стою перед иконой. Ощущаю осознанный ужас потерять человека, которого люблю больше всего на свете. У мамы тиф. Обычно им болеют раз в жизни, а потом формируется иммунитет. Маме не повезло, она эту страшную болезнь перенесла дважды — в 14 лет и в 33?года. Шансов, что выживет, было немного. Но произошло чудо... Хотя все и закончилось хорошо, потрясение, которое я тогда пережила, оставило след на всю жизнь. У каждого свой крест, и я существовала будто без кожи, страшно тревожась, что с близкими в любой момент может что-то случиться. Даже мелочь воспринимала как трагедию. А если кто-то из родных или друзей заболевал, я переселялась в больницу. Спала на составленных стульях, а сердобольные медсестры приносили мне подушки и уговаривали идти домой. Но я свой пост не оставляла. И это не моя самоотверженность, не моя заслуга. Я это делала больше для себя. Дома, вдали от близких, ощущала тревогу, не могла справиться с паникой... Все-таки правильно говорят: все мы родом из детства... Там истоки наших страхов, комплексов, предпосылки побед и поражений...
Знакомые называли нас с мамой «сообщающиеся сосуды». С папой мы были не так близки. Даже будучи взрослой женщиной, я оставалась маминой дочкой. Мама часто говорила: «Между мной и Наташей не перерезали пуповину». Когда она была уже очень больная и старая, повторяла: «Страшно не за себя, не что умираю, а что оставляю Наташу. Она ко мне так дико привязана!» Несмотря на то что у меня была семья — муж и взрослый сын, без мамы я действительно не представляла жизни. Мама ушла семь лет назад. С ее смертью пришлось смириться. Никуда от этого не денешься. Разрыв был трагическим, но время притупило боль потери. Осталась любовь...
Барто сказала: «Нужна эта девочка!»
«Судьба играет человеком, а человек играет на трубе». Обожаю это выражение. Все основные моменты жизни человеческой предопределены, в этом я уверена. В моей жизни было огромное везение. В профессию я попала совершенно случайно и в очень раннем возрасте — в шесть лет. Меня увидели на улице и пригласили на одну из главных ролей в спектакле «Тридцать сребреников» в Центральный театр Советской армии. Я должна была изображать американскую девочку Глорию. Мама приводила меня на ежедневные репетиции, помогала учить текст. Меня наряжали в красивое шелковое платье в оборках, мама любовалась мной. Мы обе с нетерпением ждали премьеры. Появлялась на сцене я очень эффектно — сбегала по крутым ступенькам и прыгала на руки к актеру, который изображал моего отца. Но перед самым показом случилось ужасное: я каталась на ледяной горке, неудачно приземлилась и выбила колено. Ногу загипсовали сверху донизу. Перед началом спектакля режиссер вышел к зрителям, извинился и объяснил, что маленькая героиня в гипсе не специально, просто у нее случилась неприятность. До сих пор помню глаза актеров, которые были моими партнерами, — я читала в них осуждение. Мне казалось, все они думают: «Что же ты нас подвела, мы тебе так доверяли, мы с тобой работали. Мы тебя полюбили, а ты предала...» С того момента во мне что-то перевернулось. Так из боли и стыда родилась ответственность, которая стала одной из главных черт моего беспокойного характера. До сих пор считаю: подвести кого-то — это ужасно... Мама меня, конечно, перед премьерой поддерживала, но это не избавляло от острого чувства стыда. Жуткое ощущение, должна сказать. Одно из самых неприятных из всего спектра чувств, которые я в жизни испытывала.
Не менее жутким был момент, когда мама привела меня в первый класс: разжимая один палец за другим, она с трудом вынула мою руку из своей и оставила там! Меня запихнули в строй, повели в класс, посадили за парту. В голове пульсировали мысли: «Зачем я тут? Зачем я тут?.. Не хочу учиться, не хочу... Хочу домой, домой, домой... К маме!» Все десять лет школа вызывала у меня чувство глубокого отвращения. Потому что, как говорится, самое трудное — напоить осла, который не испытывает жажды. Я была тем ослом. Мне нравилось все, кроме школы: стоять на кухне и помогать маме готовить, убирать в квартире, ходить с мамой в магазин или к ее подругам. Конечно, с таким настроем к школе я была невероятно счастлива, когда меня, первоклашку, выбрали для съемок в фильме «Алеша Птицын вырабатывает характер». Это тоже судьбоносный момент: мою игру в спектакле увидела Агния Барто, по сценарию которой снималась картина, и сказала: «Нужна эта девочка!» И меня нашли. Снимали в Ленинграде. На некоторое время я была избавлена от мучительных школьных занятий. Я впервые уехала из Москвы — и попала в сказочный город, где текла огромная река Нева, стояли сфинксы, были Зимний дворец, Казанский собор, широкие площади и нечто волшебное, что называется непонятным словом «Эрмитаж». В этом самом Эрмитаже я чувствовала себя Алисой в Стране чудес. Мы с мамой надевали огромные смешные тапочки и ходили по удивительным залам.
В конце съемочного дня мы с мамой приезжали в гостиницу «Астория», где нам сняли шикарный номер, и ужинали в ресторане. Мраморные колонны, вышколенные официанты, живая музыка и просто сумасшедшие запахи! Было начало 50-х годов, и ленинградцам, пережившим блокаду, потерявшим близких, самое главное было накормить людей. Еда была в этом городе культом. Такого огромного количества кафе, сосисочных, молочных, котлетных, рюмочных, пирожковых, как в Ленинграде, не было нигде. Позже я поняла — это была сверхидея: ешь, блокадный Ленинград, насыщайся. Грандиозно!
Несмотря на то что в детстве я играла на сцене и снималась в кино, стать артисткой не мечтала, потому что росла ужасно закомплексованной. В советские времена считалось правильным быть «как все», а я выделялась: известная на всю страну, при этом отвратительно училась, просто хуже всех — меня ни в пионеры, ни в комсомол не хотели из-за ужасной успеваемости принимать. А в подростковом возрасте начала невероятно быстро расти! Возвышалась над всеми в классе — и над мальчиками, и над девочками. Меня дразнили: «Дылда, дылда!» — и из-за этого я скрючивалась. Для послевоенных детей была очень высокая. Когда в 14 лет доросла до 175 сантиметров, решила, что это катастрофа. И закатила своей бедной маме истерику: «Если вырасту хоть на один сантиметр — повешусь!» Мама страшно переживала, ходила за мной по пятам и всерьез боялась, что я исполню угрозу. А потом сделала мудрый ход — отдала меня на баскетбол, где рост был достоинством, а не недостатком. Там со своими сантиметрами я быстро смирилась. Правда, баскетбол меня не увлек. В последних классах я заболела театром и решила стать артисткой. Мы с мамой часто ходили на спектакли. Особенно обожали Вахтанговский, где я по многу раз пересмотрела все постановки. А поступив в Щукинское училище, начала много читать — днем и ночью, даже зрение из-за этого потеряла. Осел наконец-то захотел напиться и не знал в утолении жажды меры.