Диана Машкова: Я — Сания. История сироты
В книге Дианы Машковой «Я — Сания. История сироты», которая вышла в издательстве «Эксмо», идет речь о жизни Сании Испергеновой, выросшей в детском доме. Главная героиня рассказывает о регулярных издевательствах со стороны воспитателей, о детях, вместе с которыми росла в детдоме, и о том, почему они никогда не плачут. «Сноб» публикует первую главу.
Ночь
В железных клетках-кроватках, расставленных вдоль и поперек стен, лежали малыши. Они укачивали себя сами — ритмично перекатывались из стороны в сторону в заунывном зловещем танце. Маленькие лысые головы метались в диком равнении то влево, то вправо. В молчании. И только сетки кроватей скрипели в такт движениям — «крик-крик, крик-крик». Вдруг один из потолочных светильников застрекотал. «Тссссс, — взмолилась я про себя, плотно сжимая губы, — только молчите!» Но было поздно. — Аааааа! — закричали младенцы от страха. — Аааааа! Дверь тут же распахнулась, и в комнату, грохнув железным ведром о дверной косяк, ввалилась ночная воспитательница. Толстые ноги, мясистый зад. Самая злая. Сквозняк, смешавшись со страхом, словно пикой пронзил от макушки до пят. — Таааак, — она встала у моей кроватки и обвела взглядом детей, — чего орем?! Я услышала тишину, почувствовала, как малыши сжались в комочки и закрыли глаза. Сама тоже на секунду зажмурилась, но потом вспомнила, что я — под кроваткой, значит, меня не видно. Продавленная железная сетка впечатывала ромбы в мою синюшную, покрытую мурашками от жуткого холода кожу. На мне не было одежды. Воспитательница швырнула чистое белье на мой пустой матрас. Седые носки разношенных войлочных тапок оказались напротив моего лица. От них пахло потом, половой тряпкой и затушенной сигаретой. Я лежала и вдыхала эту смесь, с каждой секундой все глубже погружаясь в животный ужас. Воспитательница с грохотом поставила на пол ведро — я притворилась мертвой, — присела на корточки и наклонилась ко мне. — Будешь еще ссаться? Я нервно мотнула головой: страх сотрясал сильнее, чем холод. — Смотри у меня! Я мелко закивала, все еще жмурясь. — А ну, открыла глаза! Я послушно подняла веки и посмотрела на ее красный, криво очерченный рот. — Глядя в лицо скажи — будешь? Я снова замотала головой. — Ладно! Поживем — увидим. Она распрямилась и стала застилать простыней кровать — поднимала по очереди то один угол матраса, то другой, засовывая под него серую, пропахшую хлоркой и покрытую застиранными пятнами простыню. Из потревоженного тюфяка летели пыль и крошечные стебельки сухой травы, но я все еще боялась шевелиться. Только закрыла глаза. — И чтобы в последний раз! — пригрозила воспитательница.