Сверхзнание боли
Как Даниил Андреев увидел невидимые миры и что он в них нашел
«Роза мира» Даниила Андреева — одна из самых удивительных книг в истории русской литературы: это визионерский трактат об устройстве мироздания, объяснение скрытого устройства мироздания, план спасения человечества, а также хроника видений и пророчеств автора. Эта книга придумана и частично написана в общей камере Владимирской тюрьмы, где автор в конце 1940-х — начале 1950-х провел значительную часть своего 10-летнего заключения. Принимать этот текст на веру так же сложно, как считать его «просто литературой»: при всей поэтической образности текста автор настаивает на том, что видел все описанное своими глазами, и это знание, которое он должен передать человечеству. Заранее согласившись со всеми скептическими оговорками, Юрий Сапрыкин пытается понять, как читать «Розу мира» сегодня.
Книга, нуждающаяся в оправданиях
«Публикация даже фрагментов "Розы мира" Д.Л. Андреева ставит вопрос, от которого мы так долго отмахивались,— вопрос о существовании и развитии религиозной традиции в неэмигрантской русской культуре нашего времени». Крохотные «даже фрагменты» из книги впервые легально публикуются в февральском «Новом мире» за 1989 год, это два самых невинных отрывка из огромного текста — о Лермонтове и Блоке; впрочем, и здесь уже присутствуют Энроф, Гагтунгр, Шаданакар — вся та головоломная терминология, что будет сводить читателей «Розы мира» с ума (в хорошем или плохом смысле). Можно только представить (или вспомнить, кто был свидетелем), как это воспринималось в «дни подготовки к проведению выборов делегатов Первого съезда народных депутатов СССР»: на телеэкранах еще «знатные ткачихи и труженики села» — а в «Новом мире» уже Навна и Звента-Свентана. Редакция «Нового мира» справедливо рассудила, что нужно сопроводить странный текст предисловием, и литературовед Станислав Джимбинов деликатно инвольтирует сознание читателей: мол, атеизм — это не всегда хорошо, вспомним хотя бы Берлиоза и Ивана Бездомного, и у религиозности бывают разные и не всегда ожиданные формы, а духовные поиски в принципе свойственны интеллигенции, даже советской, взять хотя бы Ахматову и Пастернака (в 1989-м и о них можно говорить уже без стеснения и даже с гордостью), и вообще, зачем «стыдливо замалчивать».
Новомирская публикация в контексте того времени проходит по разряду «возвращения имен»: Андреев мало известен позднесоветской читающей публике еще и потому, что провел 10 лет в сталинских лагерях. «21 апреля 1947 года,— все так же деликатно сообщает предисловие,— Даниил Леонидович был арестован по пресловутой 58-й статье, по трем ее подпунктам, включая террор».
На самом деле Андрееву вменялось в вину создание преступной группы, собиравшейся убить Сталина; обвинение жесточайшее, повлекшее арест многочисленных знакомых и родственников Д. А. (включая жену Аллу), сам Андреев остался в живых лишь потому, что максимальной мерой наказания, предусмотренной УК СССР в ту пору, были 25 лет тюрьмы. Можно предположить, что он чувствовал себя виноватым в бедах своих близких: обвинение было основано на рукописи романа «Странники ночи», изъятой в его квартире, под статью попали люди, которые предположительно могли быть знакомы с этим текстом; среди прочего в романе описан антисоветский подпольный кружок, замышлявший покушение на вождя; объяснять следствию, что это чистый вымысел, было делом заведомо проигрышным. В 1989-м такая деталь биографии не вызывает ничего, кроме сочувствия — но для публикации требуются оправдательные аргументы иного рода: автор предисловия вспоминает Данте, Мильтона, Сведенборга и приводит притчу о Сократе: «То, что я понял <в книге>,— превосходно. Очевидно, так же превосходно должно быть и то, чего я не понял».
«Роза мира» — до сих пор, не только в момент первой публикации,— как будто нуждается в оправдании, обосновании ее статуса: что это вообще такое? Рассуждение о смысле мировой истории, но упакованное в форму теософского трактата, с подробным описанием структуры Шаданакара — обитаемой сферы Земли, состоящей из 242 слоев разной степени материальности (в сети можно найти инфографическую схему, где для каждого слоя придумано краткое описание и цветовой код, это настоящий дизайнерский подвиг). Да еще с (похожими на горячечный бред толкиниста) названиями для каждого слоя, его обитателей, прочих разнообразнейших феноменов этого «инфрафизического» и «метакультурного» мира; Шаданакар — это еще ничего, будут ведь Урпарп, Пропулк, Баюшми… Да еще со страстными заверениями автора: я там был, я все это видел и пережил, и непривычно звучащие слова записаны мною максимально близко к услышанному, сама детальная проработанность этих отчетов как бы удостоверяет, что они не придуманы и не подделаны; я был избран, чтобы передать человечеству это знание, и к нему нужно отнестись максимально серьезно.
От этого берет оторопь.
Читатель поневоле оказывается в роли следователя с Лубянки, который должен вынести вердикт — перед ним чистый вымысел, или документальное свидетельство, или что-то еще,— и скорее всего, приводить доказательства так же бессмысленно, приговор вынесен заранее. Две крайних позиции относительно «Розы» заключаются в том, что книга — это проекция болезненной психики (как замечает Борис Романов, автор биографии Андреева в серии ЖЗЛ, некоторые сокамерники еще до всякой «Розы мира» говорили об Андрееве как о сумасшедшем, причем «искренне и с соболезнованием») или, с другой стороны, это чистая истина, переданная нам в откровении (приверженцы этой точки зрения, например, рассказывают о книге на YouTube под псевдонимами Ведаманъ Ведогоръ или Кот Баюн из Колосвета). Между двумя противоположностями существуют попытки объяснить видения Андреева детскими травмами (мать умерла при родах, отец, писатель Леонид Андреев, тут же отдал мальчика на воспитание ее сестре и больше никогда с сыном не встречался), прочитанными в юности книгами об индийских мистиках, тяжелыми условиями во Владимирской тюрьме, наконец, укорененностью автора в декадентски-символистской эпохе: его рассуждения о Мировой Женственности или сумрачно-лиловые пейзажи «низших» слоев Шаданакара как будто заимствованы из визионерских стихов Блока. Но Андреев настаивает: это не «влияния» и не «цитаты», сам Блок буквально приходил к нему в тюремную камеру летом- осенью 1949-го и показывал Агр — и он видел своими глазами, как «испепеленное подземным пламенем лицо поэта начинает превращаться в просветленный лик».