Кристофер Нолан
Откровенный разговор с режиссером о главных темах, пронизывающих его творчество, от «Помни» и трилогии «Темный рыцарь» до новой эпической драмы о Второй мировой войне
Въезд на территорию лос-анджелесской резиденции Кристофера Нолана, режиссера-сценариста таких мощных головоломок, как «Начало», «Интерселлар» и трилогии «Темный рыцарь», тоже слегка напоминает иллюзию, фальшивый фасад. С обсаженной деревьями улицы видны ворота перед зданием в стиле испанской колониальной архитектуры 30-х гг. с припаркованной на подъездной дорожке типовой малолитражкой. При правильном освещении это место могло бы послужить нарочито благодушной и вместе с тем смертельно опасной декорацией для нуарного триллера «Помни». Когда-то Нолан жил здесь, но теперь здание отдано под постпродакшн, а гараж переоборудован под видеомонтажную аппаратную. Задняя дверь здания открывается на другой участок так же драматично, как выпадает потайное дно в фильме «Престиж», нолановской сказке о двух иллюзионистах-соперниках. Зеленый газон ведет к следующей декорации: основное место проживания Нолана намного больше и современнее, своим дерзким спокойствием напоминая архитектурные проекты Франка Ллойда Райта. Лучший интервьюер журнала Playboy, Стивен Ребелло провел день в резиденции Нолана, и вот его отчет.
Трилогия «Темный рыцарь», как и большинство ваших фильмов, пропитана паранойей, чувством вины и хаосом. А что тревожит вас в реальной жизни?
В современном мире меня больше всего пугает анархия. И Джокер в «Темном рыцаре», и Бейн в «Темном рыцаре: Возрождении легенды» наводят на мысли о распаде общества. В случае с Бейном это еще и страх демагогии и того, куда она может завести. В этом смысле «Темный рыцарь: Возрождение легенды» более жесткий фильм, чем можно представить. В первых двух частях было ощущение, что все может пойти ужасно. А с «Темным рыцарем: Возрождение легенды» мы сказали: «Давайте сделаем этот ужас реальным», поэтому мы придумали, что на Манхэттене людей будут выволакивать из их квартир. Мы старались показать, какой кошмар может наступить, нам это удалось и, по-моему, сошло с рук (смеется).
Сошло с рук, потому что некоторые зрители и кинокритики совершенно не замечают тонкие политические комментарии, когда они упакованы в кинокомикс?
Я никогда не смотрю на такие фильмы как на кинокомиксы. Я мыслил так: прежде всего, я постараюсь снимать шикарные фильмы. Но такой культовый персонаж, как Бэтмен, дает определенную свободу действий с аудиторией. Зрители за тобой пойдут туда, куда бы они не пошли без известного персонажа в главной роли. «Темный рыцарь: Возрождение легенды» выражает как раз то, чего я боюсь: что дорогие нашему сердцу демократические идеалы более хрупкие, чем мы себе представляем. В этом году все больше людей испытывают такой же страх, как и я.
Учитывая этот страх, ваш прогноз пессимистичен или оптимистичен?
Я верю в человечество и верю, что в ответственный момент все будет хорошо. Некоторые мои друзья повеселились бы, услышав, что я называю себя оптимистом, потому что я часто веду себя как пессимист. Я о многом беспокоюсь и на многое жалуюсь. Хочу, чтобы мир был лучше, чем он есть сейчас, и верю, что со временем так и будет. А пока что кажется, что нас прокляли жить в интересные времена. Но больше всего в сегодняшнем состоянии дел меня ужасает то, что, похоже, мы сами виноваты. Мы так хорошо развивались. У нас был прогресс. Все было нормально. У нас было два поколения благоденствия, два поколения на Западе, которые не знали, что такое война. Я очень боюсь, что люди забудут, как быстро хорошая жизнь может закончиться. Я не был на войне, но война – мой самый ужасный кошмар.
Многие критики и фаны одобряют нелинейное повествование, сложность, двусмысленность и высокотехнологичность, которые вы привносите в ваши фильмы. А ваши оппоненты ставят вам в упрек то, что вы делаете фильмы слишком холодные или даже непонятные?
Я часто слышу такие отзывы. Обычно я выхожу из кинотеатра через черный выход – я так делал на премьере «Начала», – чтобы люди меня не увидели. Алан Паркер когда-то заметил, что кино – вещь манипулятивная, и я с ним согласен. Я стараюсь не быть чрезмерно манипулятивным – или, по крайней мере, не делать это слишком явно. Тогда у людей больше свободы, чтобы по-своему интерпретировать увиденное. Люди пишут, что мои фильмы безэмоциональны, и в то же время после показа этих фильмов они выходят из зала в слезах. Режиссер не в состоянии разрешить это противоречие, но именно это и восхищает в кинематографе. Похоже, мои фильмы служат тестами Роршаха.
В отличие от режиссера старого Голливуда Говарда Хоукса, который признался, что сам ни черта не понимает в сюжете своего триллера 1940-х гг. «Глубокий сон», вы можете объяснить каждый поворот сюжета в ваших фильмах?
Думаю, Хоукс точно знал, что происходит на экране, но, скорее всего, он хотел выделить главное. Исходные предпосылки важнее сюжета – сюжет это то, что может отпасть. Механизм и лежащая в основе реальность фильма должны быть под моим полным контролем, даже если я не хочу однозначной реакции аудитории. В 2000 году во время Венецианского кинофестиваля у меня был любопытный эпизод с моим братом Джонатаном, мы тогда первый раз показывали «Помни» широкой публике. Нам долго аплодировали стоя, а после, на пресс-конференции, спросили, что означала концовка, и я рассказал. За ужином брат мне сказал: «Никогда так не делай». А я: «Но я же просто ответил на вопрос». А он говорит: «Смысл фильма в том, что твое мнение не важнее мнений других людей». Я так не считал, но потом до меня дошло. У фильма сохраняется загадка, двусмысленность до самого конца, как в «Начале». Мне, как режиссеру, надо знать правду, чтобы эта загадка была подлинной, а не уверткой. Но Джонатан мне объяснил, и я согласился, что нельзя раскрывать зрителям все карты, пусть сами пытаются понять, что к чему. Сама идея фильма говорит: вы не можете все знать наверняка, это непознаваемо для вас, потому что это непознаваемо для героя.
К слову, о загадках. Люди, которые с вами работали, упоминали некоторые ваши личные черты. Было замечено, что вы постоянно пьете чай Ерл Грей, особенно на съемочной площадке. Учитывая, что вы этим занимаетесь с самого начала нашего разговора, давайте считать этот слух правдой. А носите ли вы с собой все время американский и британский паспорта?
В 1999 году, после кинофестиваля в Роттердаме, я уехал в аэропорт, чтобы успеть на самолет в Лондон, на встречу. Как оказалось, я был без паспорта. Моя мама была стюардессой, а когда мне было 15 лет, мы стали получать бесплатные билеты, поэтому я смог объездить мир. У меня всегда оптимальный подход к путешествиям, поэтому сумку я не проверяю. И вот тогда я подумал, это же ЕС – так что мне не нужен будет паспорт. Такой вот глюк. Оказаться в аэропорту перед посадкой и без паспорта? Я до сих пор много езжу, когда работаю, так что мой паспорт всегда со мной в безопасном месте.
Проверяем следующий слух – вам можно послать e-mail?
Нет. У меня нет электронного адреса.
Если бы мне дали номер телефона и сказали бы, что это ваш, и я решил бы его набрать…
Вы бы ко мне не дозвонились. У меня нет телефона (смеется).
И вы не разрешаете пользоваться мобильными телефонами на съемочной площадке?
Я не переношу, когда люди пользуются телефонами на съемочной площадке, потому что они выходят из создаваемого «пузыря творческого процесса», выходят из создаваемой нами реальности. Их мозг оказывается где-то не здесь. Они перестают сотрудничать. Мы прошли через разные этапы. Раньше вообще не приносили телефоны, но сейчас это непрактично. Теперь они их просто отключают, и никто ими не пользуется. Если вам нужно позвонить – выйдите. Не нужно притворяться и тайком поглядывать в телефон. Были в команде люди, которых злило такое отношение, но со временем они поняли необходимость этого: они могут полностью погрузиться в работу на целое утро, а потом проверить свои сообщения в обеденный перерыв. Также я не переношу опоздания. Если человек приходит вовремя и вовлечен, значит, он играет по правилам.
Вы сейчас одеты в блейзер и жилет, и нагрудный платок имеется. За исключением плохой погоды, вы именно так одеваетесь на съемочной площадке?
Другие члены команды одеваются более практично для той работы, которую они делают. Я всегда ношу пиджак. Помню, что, когда я только начинал снимать фильмы с нормальным бюджетом и с оплачиваемыми съемочными группами, я пытался носить мешки с песком для фиксации штативов, но заметил, что члены команды обижаются, потому что это не моя работа. Я одеваюсь так, как мне удобно, для меня режиссура не требует физических нагрузок.
Все выглядит некомфортным – и физически и по ощущениям – в вашем новом фильме «Дюнкерк» об эвакуации войск союзников, которые оказались окружены немецкой армией во время битвы за Францию во Второй мировой войне.
Эта история привлекала меня в течение многих лет. Даже не сама битва, а эвакуация; это гонка на время, общими усилиями ради спасения. Эта история больше о выживании, чем о войне. Но самое ужасное в войне или конфликте – то, что мы посылаем сражаться наших детей. Я не хотел, чтобы получилось как обычно в фильмах, когда на роли 18–19-летних отбирают 28–35-летних. Мы для фильма брали актеров из театральных студий, приглашали людей, которые не были уверены, хотят ли они быть актерами, выпускников школ, людей без агентов, особенно когда нам надо было найти актера на роль Томми, которую в итоге сыграл Финн Уайтхед.
Как получилось пригласить на ключевую роль международную поп-звезду Гарри Стайлза из One Direction?
В фильме он шикарен. Мы пробовали на эту роль много людей, но Гарри это заслужил. Он – замечательный талант и вдохновенно выполнил взятые на себя обязательства. Жду с нетерпением, когда зрители увидят его работу в фильме. Мы стараемся его не сильно расхваливать, поскольку это все-таки командная работа. Но он потрясающий.