«Мы пытаемся жить чужой жизнью»
На этой неделе на фестивале в Роттердаме Алексей Федорченко представит свой новый фильм «Война Анны». Российский зритель увидит картину весной этого года. О том, возможен ли новый взгляд на войну, «Огонек» поговорил с режиссером
Ваш новый фильм «Война Анны» — про Вторую мировою, про холокост. На фоне ваших самых известных фильмов выбор темы выглядит довольно неожиданным.
— У меня не бывает такого, чтобы я подумал: «А хорошо бы снять кино про войну». Просто попадаются какие-то истории. Я их собираю. Со временем они обрастают подробностями, персонажи становятся живыми. Таких историй у меня хранится много. Более того. Я почти всегда работаю одновременно над 5–6 сценариями и считаю, что у каждого режиссера должен быть такой портфель. Так получилось, что из тех пяти, которые у меня сейчас в работе, «Анна» выстрелила первой.
— Вы занимаетесь исследованием главных советских мифов: космос, революция. «Война Анны» — это препарирование мифа о войне?
— Опять же нет такого у меня: «Ой, хорошо бы снять что-то про советское мифотворчество». Просто возникла конкретная история про девочку, которая два года пряталась в немецкой комендатуре. Эта история, рассказанная в одном предложении, пересиливает всю тему советского мифотворчества, вместе взятую. Мне сразу стало интересно — захотелось представить подробности, детали. Что она все это время ела, что пила, как вообще существовала. Об этом мне интересно думать. А про советское мифотворчество не интересно. Это не моя профессия. Я больше думал о том, можно ли найти что-то новое в самых заштампованных темах. Например, в теме северных народов или революции. Чтобы люди посмотрели на это свежим взглядом. Со штампами же какая проблема главная? Они не только мешают. Они создают историю. История — это вообще некий набор штампов. А я штампы не люблю. Я хочу найти что-то интересное. И самое удивительное, что это оказывается несложно. Надо только начать, и истории, предметы, герои, какие-то арт-объекты будут сами притягиваться к тебе, как в сказке про Цветик-семицветик, огромной волной.
— Говоря о штампах, вы имеете в виду, конечно, и сами фильмы про войну?
— А как же. Сейчас фильмы про войну, кажется, уже невозможно смотреть. Они все одинаковые. Я думал: а можно ли малыми средствами снять фильм, который поставит точку в этой теме? Такой фильм, после которого про войну можно не снимать. Обо всем этом я думал еще до того, как нашел эту историю. А потом постепенно появилась история Анны, которая представляла собой совершенно другую точку зрения на войну — взгляд из камина, взгляд маленькой девочки, которая прячется там от смерти. Вместо того, к чему мы привыкли, вместо фронтов и героев, вместо истории огромной войны, в которой воюют десятки государств,— одна маленькая девочка. Которая побеждает. Все — тема закрыта.
— В вашем фильме девочка наблюдает из камина за повседневной и совершенно обыденной жизнью местных жителей во время оккупации. Они растят детей, занимаются любовью, в то время как она пьет собственную мочу. Каково было рассказывать об этих людях?
— Про этих людей мне все более или менее понятно. Я часто представлял себя в разных исторических обстоятельствах, и то, как люди живут при каком-то враждебном режиме, для меня достаточно несложная фантазия. Надо есть, пить, надо детей растить. Тем более что тот мир мне хорошо знаком — события нашего фильма происходят на территории Украины, где родился мой отец, где я в детстве фактически проводил все лето. Во время войны у меня там под оккупацией была вся семья — отец, дед с бабушкой, сестры отца. Папе, кстати, в это время было почти столько же лет, сколько героине фильма. И это одна из причин, почему воссоздавать и снимать это для меня было очень интересно. Это мои родственники.
— Они вам что-нибудь рассказывали о том времени?
— Остались их отрывочные воспоминания, я видел места, где это происходило. Тетя у меня, например, работала на маслозаводе — и до войны, и во время оккупации. А как не работать? Жить-то на что-то надо. Деда три раза угоняли в Германию, но он сбегал и возвращался. Папа рассказывал, как его огромный немец посадил на колени и кормил бутербродом. То есть они жили тогда вполне обычной жизнью, просто при другой власти. И тоже не все знали — информации ведь не было.
«Война Анны» — это как раз повседневная история. Этим она и была мне интересна — рассматривать, как день за днем выживает героиня фильма и как проходит жизнь тех, за кем она наблюдает из своего убежища. У нас в фильме звучат многие языки — русский, украинский, французский, венгерский, румынский. Поскольку девочка весь фильм молчит, мне хотелось сделать из этого многоголосья язык войны. Мне даже не хотелось переводить эту разноязыкую речь, потому что это фон, который составлял минуты, часы и сутки Анны, и она сама мало что понимала из этих слов.