«Путь к диалогу человека с Богом открыт каждому»
В чем в сущности своей различаются восточная и западная ветви христианства? Почему православие Востока оказалось более свободолюбивым, нежели католичество Запада? Может ли православие ярче проявлять себя в идейной и социальной жизни России? Об этом мы разговариваем с и. о. декана философского факультета МГУ Алексеем Козыревым
«Очень часто встречается мнение, что в основе русского восприятия христианства с самого начала был преувеличенный аскетизм и скрытое в нем гнушение миром. Хотя аскетизм действительно вошел в русскую душу, это мнение неверно… Для русского восприятия христианства очень существенно трезвое чувство “нераздельности”, но и “неслитности” мира божественного и человеческого». С этой цитаты выдающегося русского мыслителя Василия Зеньковского много лет назад возник мой внутренний вопрос: в чем сила православия и в чем, соответственно, наша сила? Буквально как в эпическом фильме Сергея Бодрова: «В чем наша сила, брат?»
Сегодня светскому человеку говорить о религии сложно (впрочем, как и всегда) и необходимо одновременно. С одной стороны, как считает, например, французский философ Эмануэль Тодд, даже глубоко религиозные страны (прежде всего страны Ближнего Востока) переживают уход к секулярности и, таким образом, религиозные идеи становятся вроде бы менее значимыми как фактор исторических процессов. С другой — мир переживает грандиозную перестройку. Перестройку, которая продлится несколько десятилетий и совершенно неизвестно, чем закончится. Каким хотят видеть мир ее ключевые акторы? Кто является ключевым актором? Все неизвестно.
В такое время кажется верным, что нельзя обойтись без ясно осознанных ценностей и глубоких идей, которыми живет твой народ. Они обязательно станут не оружием, но ресурсом борьбы за справедливое, на наш взгляд, будущее. А где еще искать первичные ценности, как не в религиозных опорах? И как легче всего их разглядеть, кроме как увидев свое отражение в ближайшем многовековом сопернике/партнере? Именно это побудило меня поговорить о коренных отличиях восточного и западного христианства, а точнее, православия и католицизма, с и. о. декана философского факультета МГУ Алексеем Козыревым.
Для любителей сразу узнать итог длинной беседы сформулирую свой короткий вывод. Одним из стержней западного христианства является идея первородного греха и пожизненной необходимости его искупления ради обретения права на вечную жизнь. Восточное христианство ставит в центр мысль, что человек достигает истинной свободы в соработничестве с Богом ради устроения лучшей жизни на земле. Иначе, как пишет Иоанн Мейендорф, «он навсегда остается рабом своего тела и мира».
— Мне хотелось бы поговорить о глубинных различиях восточного и западного христианства, то есть православия и прежде всего католицизма. Откуда появляется этот вопрос? Если задуматься рационально, то вариант сожительства, который предложила Россия Европе или, шире, Западу, — дешевые ресурсы, плотное экономическое сотрудничество в глобальной торговле и безопасность на европейском континенте — хорош и для нас, и для них. Однако он был отвергнут. И когда задаешь вопрос «почему?», то ответ — «это иррациональная нелюбовь Запада к России». Но если чувство иррационально, то его корни надо искать в самой глубине веков на иррациональном уровне. А что может быть более далеко и иррационально, чем расхождение восточного и западного христианства? Мне кажется, если мы будем проговаривать и переводить на обыденный язык эти серьезные вещи, то мы можем выйти на важные особенности двух наших… ну пусть цивилизаций.
Насколько я по-дилетантски понимаю, восточная и западная ветви христианства разошлись принципиально в начале второго тысячелетия, а именно в 1054 году, и базовой причиной этого была разная система организации церкви. Западная, более централизованная, подчинялась одному собору, а восточная утверждала равенство всех церквей и, таким образом, была более демократичной, если говорить политическим языком.
— Только к причинам церковного управления все нельзя сводить. И истоки раскола гораздо более глубокие, чем одиннадцатый век. Наверное, нужно спуститься на несколько веков раньше, вспомнить, например, Фотиеву схизму, которая происходила в середине девятого века, это 863 год, когда папа римский Николай отлучил от церкви константинопольского патриарха Фотия, а затем, в 867 году, церковный собор в Константинополе проделал то же самое с папой Николаем. Это было связано с геополитическими вопросами, в частности с тем, что Римский престол претендовал на управление приходами Болгарии и Южной Италии, которые были в канонической юрисдикции Константинопольского патриарха.
Политика в церковных делах всегда, безусловно, присутствовала, но это сопровождалось и определенными догматическими спорами. Прежде всего к ним нужно отнести догмат о филиокве, то есть об исхождении Святого Духа от Отца и от Сына. Есть двенадцать членов Символа веры, в которых излагается то, во что, собственно, верит христианин. Один из членов гласит: «И в Духа Святаго, Господа, Животворящего, Иже от Отца исходящего, Иже со Отцем и Сыном споклоняема». То есть речь идет о вере в Троицу и Святого Духа, как третью ипостась, который, согласно православному учению, исходит от Отца, от первой ипостаси. Сын в данном случае не участвует в изведении Духа, он не изводит из себя Духа. Можно говорить о том, что Святой Дух исходит через сына, per Filium, то есть Сын, безусловно, обладает Святым Духом, но он не изводит его. И вот эта добавка в Символ веры, которая по-латински звучит как Filioque, то есть «и от Сына», стала появляться еще в конце шестого века, в Испании, это было связано с борьбой с ересью арианства, чтобы подчеркнуть равное достоинство Отца и Сына.
— А в чем, собственно, глубокий смысл принятия или непринятия этой поправки?
— В том, что, если мы допускаем, что Святой Дух исходит от первых двух ипостасей, мы вводим некую субординацию. А субординационизм — это ересь, против которой и были направлены постановления первых двух церковных соборов, Никейского (325 год) и Константинопольского (381 год), на которых и оформился Символ веры. Субординационизм предполагает, что одна ипостась Троицы выше другой. Такой принцип мы находим у неоплатоников. У Плотина «начала» — дух, ум, душа — находятся в определенной последовательности, низшее проистекает из высшего. А ипостаси Троицы по православному учению являются равночестными, то есть они обладают одинаковой честью. И нельзя сказать, что Отец важнее Сына или важнее Духа.
— Подождите. Если трактовать, опять же подилетантски, то восточное христианство утверждало, что Святой Дух исходит от Отца исключительно. А соответственно, западное говорило, что и от Сына. В чем тонкость? И те и другие утверждали, что есть Троица…
— Если мы говорим, что Святой Дух изводят из себя две ипостаси, то тогда и первая, и вторая ипостаси являются для него субстанциальным первоначалом. Получаются как бы две субстанции. Это православное богословие отвергает. Но я думаю, что важным фактором здесь является и сама неизменность Никео-Халкидонского символа веры. Если мы вспомним семнадцатый век, книжную справу и раскол в Русской церкви, то причиной раскола в том числе стали попытки внесения неких изменений в Символ веры. Например, старообрядцы говорили: «Рождена, а не сотворена» или «его же Царствию несть конца» вместо новообрядческого «не будет конца». Новообрядцы союз «а» убрали. Казалось бы, какая разница? Но это настолько важный текст для христианства, что любая прибавка к Символу веры, даже любое грамматическое изменение могут быть опасными для чистоты веры. Или является рационалистическим умствованием, неким ненужным дополнением, как полагали славянофилы — Алексей Хомяков, Иван Киреевский, — считая, что католицизм внес в первоначальную полноту христианства некие продукты рационального умствования.
— А им зачем это потребовалось?
— Я думаю, что само внесение филиокве, скорее, было результатом местных традиций. Они хотели возвысить Сына, поклоняясь воплощенному Логосу — Иисусу Христу. Ну конечно, от него исходит Святой Дух. Как может быть иначе? Когда этот вопрос возник в очередной раз, уже в конце двадцатого века, то высокие представители Ватикана находили объяснение, что да, филиокве означает не «от Сына», а «через Сына», per Filium. А «через Сына» и православные признают. Восточная церковь согласна принять тезис, что «через Сына» исходит Святой Дух. Но тогда внесите правку в свой Символ веры, уберите филиокве. Но католики настаивают на том, что прибавка филиокве все-таки необходима.
— Это похоже на какие-то конституционные споры.
— Да, похоже. Так же как и в христологических спорах: «хомоусиус» или «хомоюсиус»? Сын тождествен Отцу или подобен Отцу? Единосущен или подобосущен? Казалось бы, одна буква, что она меняет? Она меняет все. Если мы утверждаем, что Сын подобен Отцу, то получаем ересь, которая возникает в процессе споров вокруг арианства в четвертом веке — подобное не может быть тождественно тому, чему оно подобно. К этому казусу имеет отношение поговорка «Ни йоты не уступит». Даже самое малое, одна дополнительная буква в слове, может изменить смысл на противоположный.
Понимаете, ничто так не разделяет людей, как детали. Мы можем говорить, что буддизм и христианство совершенно разные религии, поэтому буддисту и христианину не о чем спорить. Они понимают, что они принадлежат к разным конфессиям, у одного Бог, у другого — Нирвана. А там, где мы имеем дело с общим Писанием, а у нас с католиками, безусловно, общие священные тексты и частично у нас общее Предание, — детали важны. Семь Вселенских соборов у нас общие. Отцы до раскола Церкви у нас общие. Блаженный Августин является как частью православной традиции, так и частью католической традиции. Поэтому в основании веры мы очень близки и очень похожи. И в то же время нас разделяют детали, с веками все больше и больше, которые обладают для верующего человека предельной важностью.
Другое дело, мы можем сказать, что за этими деталями лежат политические споры. Споры, связанные с реализацией той или иной модели власти, авторитета. Потому что вы совершенно правильно заметили, что для Рима, католической церкви, примат папы, который мыслится первым среди равных епископов, абсолютен. Roma locuta, causa finita — Рим сказал, и споры окончены.
И здесь тоже от самого первого расхождения можно перенестись к самому последнему. Это первый Ватиканский собор, 1870 год, когда был принят догмат о папской непогрешимости. Он непогрешим, когда произносит свое учение в делах веры ex cathedra, то есть с апостольской кафедры. Он непогрешим не в смысле отсутствия первородного греха и возможности грешить, а в том плане, что он безошибочен в своих суждениях. Здесь Восток говорит: «А как? Как можно быть безошибочным? Он же человек. А человеку свойственно ошибаться».
В этом контексте я вспоминаю печальную судьбу одного из своих предшественников, декана философского факультета по фамилии Гагарин. Был у нас такой в конце 1950-х годов, который, выступая с публичной лекцией, на вопрос, могли ли ошибаться Маркс, Энгельс и Ленин, ответил: «Ну конечно, они же люди». После этого его сняли с должности декана. В данном случае большевики были похожи на католиков.
А для православной церкви нет одного епископа, который был бы главенствующим. Попытка константинопольского патриарха сыграть роль такого первенствующего епископа в православном мире самозванна. Константинопольский патриарх не является даже первым среди равных, как папа римский у католиков. Православная церковь по своему устроению более соборна.
Мистицизм Востока и логика равенства
— Если мы рассматриваем Запад и Восток с точки зрения политической логики, то мы знаем, что Запад очень де-мократичен, а Восток стремится к централизации. Но в этом церковном устройстве…
— Все как раз наоборот. С самых корней мы видим обратное. Папа претендовал на роль не просто сакрального, но и политического главы Европы. На что ни один патриарх восточной церкви претендовать не мог. А папа сначала в Священной Римской империи, затем в империи Карла Великого искал себе империю, где он мог бы главенствовать над королями, императорами.
— Ну, видимо, католическая церковь искала себе власти?
— Фактически да. Папы менялись, но «где папа, там и церковь». То есть папа представляет собой своего рода духовного генералиссимуса, вождя, полководца. И собственно, Владимир Соловьев в пору своего увлечения проектом соединения церквей, толкуя римский догмат о непогрешимости папы, говорил, что если полководец ведет солдат в бой, то нельзя сомневаться в его правоте. Он не может быть неправ.
Но на чем для католиков основана идея первенства папского престола? На идее примата апостола Петра. Рим — это град Петров. Это град, где находятся мощи апостола Петра, которому Христос сказал: «Ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою». Но он сказал эти слова Петру уже после его отступничества и после того, как Петр попросил прощения у Христа. И Христос, увидев, что Петр действительно любит его и признает совершенную им ошибку, сказал: ты есть камень, и на тебе Я создам Мою Церковь. Христос выражался на арамейском языке пословицами, смысл которых может теряться даже в греческом переводе. Поэтому этот оборот речи воспринимают часто как указание на первосвятительскую роль наследника Петра, считая, что папа римский наследует посох апостола Петра.
— Ну с ними понятно. А почему Восток удержался? Если он хотел просто конкурировать с Западом, сказали бы, что нет, их папа неправильный, у нас будет свой папа.