Наталия Аринбасарова: «Не знаю, кого больше любила — Кончаловского или его маму»
«Мы гуляли с Андреем Сергеевичем по Венеции и вдруг встретили члена жюри из Чехословакии. Он подошел и сказал Андрону: «Были четыре претендентки на лучшую женскую роль — Джейн Фонда, Джули Кристи, Ингрид Тулин и Наташа, — добавил: — Присудили Наташе». А я краем уха слышу, но даже боюсь в голову брать — мало ли, может, он ошибся. У Андрона тень по лицу пробежала. Потому что если присудили приз за лучшую роль, то сам фильм его уже не получит, не могут дать два приза. Потом он выдохнул и говорит мне: «Ну, тебе это нужнее».
— Ваш папа казах, а мама полька. Как смешение культур проявлялось в семье? Или присутствовала одна культура — советская?
— Разговаривали по-русски дома всегда. У нас была огромная библиотека русской литературы: каким-то образом мама доставала собрания сочинений. И сама она очень любила читать. Мама была домохозяйкой, занималась детьми — нас пятеро: две сестры и три брата. А папа был военным, он окончил академию имени Фрунзе в Москве и получил распределение в Алма-Ату. И мы поехали всей семьей.
Дома родители нас наставляли, что надо быть честным, трудолюбивым и скромным. А мама еще всегда говорила, что мы все должны окончить школу с медалями и получить высшее образование.
Мне было лет девять, когда я бежала по улице и увидела объявление о том, что проходит набор в хореографическое училище, которое готовит артистов балета. Слово «хореографическое» я не поняла, а вот «артистов балета» воодушевило. Примчалась домой и сообщила об этом маме.
Она отрезала:
— Нет. Если ты поступишь в балетную школу, то будешь плохо учиться в общеобразовательной.
Я — в слезы. Тогда мама говорит:
— Ну ладно — раз ты так хочешь, то сама справки собирай и сама ходи на экзамены.
И я бегала собирала. В милицию сходила за справкой — почему-то она и оттуда требовалась, в домоуправление, в поликлинику. Ходила на туры, и меня приняли.
И каждый день рано утром я ездила в хореографическое училище. А мама потом приезжала ко мне на троллейбусе, она привозила в кастрюльке еду и кормила меня. И потом я мчалась в школу общеобразовательную. Это было достаточно тяжело. Проучилась год, а потом группу самых перспективных ребят — меня в том числе — пригласили показаться в Москву в хореографическое училище при Большом театре. Меня приняли, и я продолжила учиться, готовилась стать балериной. Жили мы в интернате. В Москве стало полегче, здесь же все в одном училище — и общеобразовательные предметы, и специальные.
Это был золотой век балета в СССР. Уланова, Плисецкая, Стручкова, Тимофеева, на сцене блистали настоящие звезды. К нам приходили известные артисты балета. Они переодевались в раздевалке и вставали к станку, показывали нам упражнения, репетировали с нами. Мы же вместе с ними участвовали в спектаклях Большого театра, Кремлевского дворца и Театра Станиславского. Стоишь смотришь во все глаза, слушаешь, как они дышат после того, как станцевали вариацию. Я очень благодарна судьбе за то, что в моей жизни были такая школа и педагоги.
К сожалению, во время учебы у меня обнаружили порок сердца. Стало ясно, что балет я не потяну, у артистов балета сердце должно быть здоровым.
На предпоследнем курсе у нас появился новый предмет — актерское мастерство. Занятия вел Александр Александрович Клейн. Он был танцовщиком, исполнял партию Злого гения в «Лебедином озере», служил в Театре имени Станиславского и Немировича-Данченко. Он стал выделять меня из остальных девочек, говорил: «Знаешь, а ты очень способная». Даже приглашал балетмейстеров и артистов из театра — они ставили этюды на меня персонально. И я, воодушевленная, подумала, что вот окончу училище, потанцую два года в Алма-Ате (в те годы нужно было свой диплом отработать в городе, от которого направляли учиться) — вернусь в Москву и, пожалуй, поступлю в театральное училище и стану актрисой театра.
Но когда я училась на последнем курсе, к нам в училище пришли Андрон Кончаловский со вторым режиссером Изей Ольшанецким. Андрей Сергеевич искал исполнительницу главной роли для своего нового фильма «Первый учитель» по повести Чингиза Айтматова. Им нужна была совсем юная девочка. Поэтому в наш выпускной класс они даже не заходили, а прошли прямиком к младшекурсникам. Там учились три девочки из Казахстана, и одну из них Кончаловский выбрал на главную роль. Я об этом много раз рассказывала. Второй режиссер должен был записать фамилию этой девочки, но почему-то не записал. Через несколько дней Андрей Сергеевич позвонил в училище и попросил, чтобы «маленькая девочка, худенькая, из Казахстана, которую выбрали для съемок, приехала на фотопробы на «Мосфильм». А в училище решили почему-то, будто речь идет обо мне, и отправили меня на «Мосфильм».
Я, ничего не понимая, туда приехала. Андрей Сергеевич удивился, обнаружив подмену — девочка-то не та! Но виду не подал, начал расспрашивать меня о моей жизни в балетном училище. И в итоге, видимо, решил, что я подхожу на роль Алтынай.
Но в училище предстояли госэкзамены, приехала мама из Алма-Аты — меня поддержать. Я очень успешно сдавала экзамены, все на пятерки. И вдруг приходит телеграмма от Кончаловского — а он уже находился в Киргизии, где предстояли съемки: «Срочно вылетайте на кинопробы».
Я сообщила об этом педагогам. Они стали меня ругать, мол, какое кино, когда у тебя такие блестящие результаты в балете? Дипломный номер со мной готовил Леонид Тимофеевич Жданов — премьер Большого театра, партнер Галины Улановой. Это был самый большой и сложный номер из всего нашего выпуска. Я должна была танцевать на сцене Большого — уже в афише было напечатано, и эта афиша даже у меня сохранилась.
Мама мне говорила: «У тебя уже есть профессия, поедем в Алма-Ату, будешь там завоевывать положение».
Но Кончаловский стал очень настойчиво звонить в училище — приглашал меня к телефону, кричал и ругался, что из-за меня могут сорваться съемки.
Я стала уговаривать маму: «Ну давай хотя бы на два дня слетаем на кинопробы, может, я еще и не пройду». И мама, которая всегда в такие судьбоносные моменты принимала правильные решения, согласилась. На пробах я играла сцены, в которых героиню бьют. Мама, которая все это видела, причитала: «Доченька моя, зачем это тебе нужно? В балете ты всегда была как принцесса в красивых пачках, а тут в каком-то рванье, грязная».
Когда художественный совет во главе с писателем Чингизом Айтматовым пошли смотреть мои пробы, мы с мамой сидели на лавочке во дворе студии. Я вся почему-то дрожу, мама тоже елозит по лавочке и вздыхает: «Доченька, неужели ты не пройдешь?» Ей стало ужасно важно, чтобы я прошла пробы. Когда худсовет вышел, мама мне говорит: «Лицо у режиссера мрачное, наверное, ты не прошла».
А Кончаловский подошел и сообщает: «Ну что, Наталия, мы тебя утвердили. Но у тебя такая будка, что щеки со спины видны!» — так и сказал, без обиняков.
Я тогда познакомилась с Чингизом Торекуловичем Айтматовым. Ему было всего 35 лет — а уже лауреат Ленинской премии. Причем в Киргизии его не привечали до тех пор, пока не напечатали во Франции. А французский писатель Луи Арагон написал в своей статье, что «Джамиля» — это повесть о любви более прекрасная, чем «Ромео и Джульетта». И только после этого Айтматова признали на родине.
Экзамены в училище я успешно сдала. Получила распределение в театр в Алма-Ату — слетала туда и отпросилась у балетмейстера. Он меня отпустил посниматься — чтобы я хоть немножко денег заработала. Нам в театре назначили очень маленькие оклады. Потом страшно ругался, зачем он меня отпустил, когда после съемок я не вернулась обратно.
— Каким режиссером был Андрей Кончаловский?
— Ему было 26 лет, а мне 17. Есть поговорка, что «мужчины любят глазами, а женщины — ушами». Так вот он меня буквально заговорил и сразил своими историями и рассказами. Андрей был очень образованным, он к тому времени уже написал сценарий фильма «Андрей Рублев». То есть они с Тарковским его писали. Тогда Андрону было 23 года, а Тарковскому около тридцати. Сколько надо было поднять исторических сведений, узнать историю всех великих иконописцев — Феофана Грека, Андрея Рублева! Сейчас и в 50 лет человек еще считается молодым и даже начинающим и перспективным. А в 60-е годы двадцать уже считалось зрелостью.
Он мне и про Библию рассказывал, а тогда у нас в Советском Союзе она была запрещена.
При всем своем обаянии Кончаловский очень требовательный человек. И хотя был в меня влюблен, спуска не давал. На съемках мне нельзя было есть. Когда он видел у меня в руках что-нибудь съедобное, то вырывал это и съедал сам. Даже помидоры и яблоки. Морковку разрешал и капусту. А больше ни крошечки. Потому что героиня по сюжету очень худенькая, почти прозрачная.
Но я никак не худела. И Андрону почему-то казалось, будто где-то тайком от него ем.
Едем, бывало, на съемку, и слышу от него: «Так, лицо сегодня у тебя худенькое, будем крупные планы снимать». Через полчаса приезжаем на место съемки. Андрон смотрит на меня и срывается на крик: «Почему у тебя такая огромная будка, что ты съела?» А я не ела ничего.
Уже по возвращении в Москву я проходила плановое обследование у врача. И доктор мне объяснил, что это из-за сердечной недостаточности в гористой местности я опухала.
Когда в Москве фильм доснимали в павильоне, за две недели я похудела на пять килограммов. При этом полноценно съедая и завтрак, и обед, и ужин.
— Отец Андрея Кончаловского — известный писатель, автор слов cоветского гимна Сергей Михалков, мама — писательница, поэтесса, переводчик Наталья Кончаловская, брат — тогда начинающий актер Никита Михалков. Вам было сложно войти в такую семью?
— О маме Андрей Сергеевич много рассказывал мне на съемках в Киргизии. И я полюбила ее заранее, по его рассказам.
Помню, она прислала свою фотографию, там, где выступает на сцене. На обратной стороне было написано: «Я чихаю свою поэму». Мне это очень понравилось. Да еще и Андрон говорил: «Мама моя — настоящая женщина, пишет стихи, поэмы. И в то же время может унитаз почистить, не погнушается, если нужно».
Сергей Владимирович два раза приезжал в Киргизию к нам на съемки. Ему тогда было чуть больше пятидесяти. В сущности — молодой мужчина. Потом уже, когда мы были с Андроном женаты, Сергей Владимирович, бывало, хлопнет меня по попе и скажет: «О, секс-бомбочка!» Шутил так.
Никита тоже приезжал на съемки, пробыл там почти два месяца, помогал брату.
С Натальей Петровной мы познакомились уже в Москве. Я страшно волновалась перед встречей. Обула туфельки на каблучках, а уже выпал снег. Мы с Кончаловским ехали в такси на дачу Михалковых на Николиной Горе, я сидела в бигуди. Вошли в дом — они стоят: Сергей Владимирович с Натальей Петровной, Никита, еще кто-то. И на меня смотрят.
Я сказала: «Я сейчас!» — и убежала в ванную.
Целый час приводила себя в порядок. Сделала роскошную балетную прическу — мы, балетные, умели красиво причесываться, — подкрасилась. Когда я вышла, Наталья Петровна на меня посмотрела и говорит: «Ой, ну это же абсолютный Гоген!»
Пообедали, потом она меня закутала в свою огромную оренбургскую шаль, дала свои боты. И мы пошли по Николиной Горе, по всем соседям — она показывала им свою невестку. И все говорили: «Точно, абсолютный Гоген!» А там тогда жил самый цвет интеллигенции.
У Натальи Петровны была черная юбка в красный горох с оборками, испанская. И она часто меня просила: «Надень мою юбку и станцуй мне испанский танец».
Я надевала юбку и начинала танцевать — Наталья Петровна каждый раз приходила в восторг.
Как-то я ей рассказала историю о том, как мой папа из-за чего-то рассердился на мою сестричку Таню. Его тогда всего распирало от злости, решил ее обозвать и выпалил:
— Ну ты, тарелка!
На что Таня удивилась и спросила:
— Почему тарелка?
А папа показывает — мол, у тебя плоское лицо.
Наталья Петровна очень смеялась над этой историей. Она любила взять мое лицо в свои руки — у нее такие чудные были руки, она меня целовала и говорила: «Ах ты, блюдечко мое дорогое!» Мне кажется, что маму Андрона я любила больше, чем его самого.
Она очень хотела и просила, чтобы я ее мамой называла. Но у меня никак не получалось. Тогда она предложила: «Называй меня «матенька». А вот это у меня выходило!
И Сергей Владимирович услышал наш разговор, сказал: «А меня тогда называй папой. А если не сможешь, то называй меня Сережей, а не Сергеем Владимировичем».
Однажды мы пошли семьей гулять. Сергей Владимирович вперед ушел. Высокий, с длинными ногами, идет-шагает. А мы сзади: Андрон, Наталья Петровна и я. Андрон и Наталья Петровна начали его звать: «Сережа, Сергей Владимирович». Никакой реакции — он пилит себе по Николиной Горе.
Андрон мне говорит:
— Позови ты.
Я набрала воздуха в легкие и закричала:
— Папа!
Сергей Владимирович сразу развернулся и пошел нам навстречу.
Муж говорит:
— Вот видишь, как ему это нравится.
Вот такие были очень славные отношения.
— Не подшучивали в семье над тем, что вы — казашка?
— А вы знаете, михалковская семья, она же очень многонациональная. У Анечки Михалковой — старшей дочери Никиты — муж чеченец. У Нади был грузин. И в семье всегда относились хорошо к другим национальностям.
Сергей Владимирович очень любил Казахстан, ему нравился наш Кунаев — глава Казахстана — он тоже был высокий, очень образованный, замечательный. Сергей Владимирович общался с великими писателями разных национальностей, Чингиз Айтматов у нас бывал в гостях. Ко всем уважительное было отношение. Важна ведь не национальность, а то, какой ты человек.