«Готов снять за любой сомнительный спектакль»: история театральной цензуры в России
Большую часть последних 300 лет в России в том или ином виде существовала цензура. Публицист Василий Легейдо рассказывает, как все это время власти пытались контролировать театральное искусство
«Самым вредным, самым гибельным следствием настоящей драматической цензуры для репертуара я считаю страх запрещения пьесы, — писал драматург Александр Островский. — Автор, в особенности начинающий, поневоле должен всего бояться. Пришла ему широкая мысль — он ее укорачивает. Удался сильный характер — он его ослабляет, пришли в голову бойкие и веские фразы — он их сглаживает, потому что во всем этом видит причины к запрещению».
Негативные последствия театральной цензуры, которую он считал «строже и подозрительнее других цензур», Островский испытал на себе. Его первую комедию «Свои люди — сочтемся», написанную в 1849 году, цензор по фамилии Гедеонов постановил запретить, поскольку «разговоры грязны», а «вся пьеса обидна для русского купечества». Дерзкое произведение дошло до высших эшелонов власти и привлекло внимание самого Николая I. Император «удостоил» комедию личной резолюции: «Напрасно печатано, играть же запретить».
К середине 1860-х отношение государства к творчеству Островского изменилось — долговечность и популярность многих его произведений убедили цензоров в том, что они достойны быть представлены на сцене. Издание собрания сочинений закрепило за ним репутацию одного из выдающихся авторов своего времени. Только в 1864 году цензура одобрила постановки 22 произведений Островского в разных театрах страны.
Может даже показаться, что сам автор излишне эмоционально высказался об ограничениях, которым подвергались драматурги в Российской империи. Однако в действительности «дозволенность» постановок Островского при Александре II связана не столько со смягчением цензурных органов, сколько с общественной и политической обстановкой в государстве. Говорить о реальной свободе слова и творчества, несмотря на реформы и послабления, по-прежнему не приходилось.
Несмотря на вроде бы привилегированное положение, которое Островский занимал в литературном мире, он сильно переживал из-за притеснений, которым в Российской империи подвергались литераторы. Драматург мечтал о том, что когда-то искусство в его стране обретет свободу от власти, а писатели смогут не задумываться при переложении идей на бумагу о том, как оценят их труд чиновники и бюрократы.
«Чтобы вредныя сочинения на здешнем публичном театре играны не были»
Большинство связанных с цензурой указов, которые выпускали российские монархи с середины XVIII до начала XIX века примечательны тем, что в них практически не упоминаются драматические произведения. Однако было бы ошибкой предполагать, что пьесы не подвергались досмотру на предмет соответствия сформулированным государством критериям. Например, еще в 1780 году цензоры получили указание подробнейшим образом знакомиться с репертуаром московского театра английского антрепренера Майкла Меддокса, «чтобы каковыя-либо вредныя и соблазнительныя сочинения на здешнем публичном театре играны не были». Анализировать пьесы поручили профессору истории, нравоучения и красноречия Чеботареву.
Чеботарев подходил к обязанностям настолько ответственно, что пытался уговорить Меддокса не ставить комедию Дениса Фонвизина «Недоросль», даже после того, как ее премьера состоялась в Петербурге. После долгих бюрократических разбирательств постановка все-таки состоялась.
Цензуре в 1789 году подверглась и трагедия «Владимир и Ярополк» Якова Княжнина, которая 14 лет назад уже ставилась в Санкт-Петербурге, а в 1787-м вышла в типографии столичного Горного училища. «Опять Чеботарев читал между строк и нашел выражения, которые, по его мнению, не соответствовали должному уважению к власти», — отмечает исследователь театра Зильке Бром. Однако с доводами цензора не согласились ни московский генерал-губернатор Еропкин, ни сама императрица Екатерина II. Последняя отстранила Чеботарева и решила, что трагедию, «в которой ничего непристойнаго не усматривается, можно дозволить играть в Москве».
«Пьеса могла подвергнуться как бы двойной цензуре: дозволение представить пьесу в театре и разрешение ее напечатать часто не совпадали по времени, — пишет историк театра Зильке Бром. — Цензорское разрешение могло зависеть от разных факторов: места представления и, конечно, от самого цензора, его личности, компетенции».
Часто решение о постановке и публикации той или иной пьесы в конце XVIII века доходило до Екатерины II и зависело от ее личного расположения к автору или произведению. В 1785 году она не согласилась с петербургским генерал-губернатором Брюсом, который якобы обнаружил в «Сорене и Замире» Николая Николаева нападки на императрицу. Екатерина II отмахнулась от донесения и одобрила постановку.
Однако уже в 1793 году от императрицы поступил секретный указ о сожжении за критику самодержавия всего тиража пьесы «Вадим Новгородский» Якова Княжнина, которого раньше ее же вмешательство спасло от цензуры Чеботарева. На столь резкую смену взглядов Екатерины II, вероятно, повлияли события Европе, в частности в революционной Франции, где как раз в тот период пала монархия.
«Екатерина озаконила и упорядочила цензуру, но по обычаю всех самодержавных правителей оставила за собой право верховного цензора, — объясняет историк театра и кино Марк Кушниров. — И она же нанесла первый чувствительный удар российскому театру. До поры до времени она полуискренне исповедовала просветительские взгляды, никто не писал вольнее ее, и надо признать, что она сама провоцировала в образованном сословии гласность и вольномыслие. Все было так, пока ее не напугали пугачевщина и французская революция и не развратила абсолютная власть».
«Малейшее отступление от цензурных рамок влекло запрещение пьес»
В 1804 году Александр I утвердил устав, призванный упорядочить процесс цензуры. Отдельно в нем говорилось о том, как следует проверять драматические произведения: «Рукописные пьесы, представляемые на всех, не исключая придворных, театрах, как в столице, так и в других городах, до представления оными рассматриваются специальными комитетами, а где нет комитетов — директорами народных училищ под надзором местного начальства».