Из разведчиков в «шпионы»
При сталинской диктатуре, да и не только при ней, советское государство всегда с подозрением относилось к своим гражданам, видя в них потенциальных «предателей родины», «врагов народа» и просто иностранных агентов. Точно так же относились к своим сотрудникам и советские разведывательные службы.
В 1938 году, вскоре после своего исчезновения из Барселоны вместе с оперативными финансовыми средствами испанской резидентуры, её руководитель Александр Орлов-Никольский, он же Лейба (Лев) Фельдбин, он же Швед, написал на имя наркома внутренних дел СССР Николая Ежова и его автор, — своей цели, каковой являлась сделка по обмену взаимными потенциальными угрозами: НКВД не трогает его престарелую мать и тёщу в СССР и не пытается разыскать его самого за границей, а он, в свою очередь, обязуется не раскрывать известную ему агентуру советской внешней разведки.
Вне всякого сомнения, Швед был одной из ключевых фигур в закордонных операциях НКВД наряду с Дугласом (Сергеем Шпигельглазом) и Яшей (Яковом Серебрянским). Его нельзя даже отнести к «чистым» резидентам, работавшим в какой-либо одной отдельно взятой стране. Нет, скорее это «супервайзер», проводник решений Центра, своего рода «трансъевропейский» резидент. Лондон, Париж, Берлин, Вена, Барселона — такова география его деятельности. Все крупнейшие резидентуры межвоенного периода отмечены присутствием Шведа. Оттого и козыри в шантаже Сталина у него оказались сильные, например, английские источники, ставшие впоследствии известными как «кембриджская пятёрка».
Однако было и другое, не менее важное обстоятельство: с Орловым из республиканской Испании бежала его супруга с хронически больной дочерью. Уже находясь в безопасности, невозвращенец не преминул отметить в письме, что забота о Веронике (умерла в возрасте 17 лет в 1940 году) составляет весь смысл его жизни. Вряд ли он смог бы даже помышлять о побеге, если бы его жена с ребёнком оставались в СССР.
В числе прочего Орлов ставит в письме ряд риторических вопросов. Риторических — в том числе и потому, что никакого ответа на них затаившийся в США бывший резидент ожидать не мог за отсутствием обратного адреса. Олег Царёв в «Роковых иллюзиях» (книга, написанная в соавторстве с Джоном Костелло, вышла ещё в конце прошлого века, и что-то подобное мы увидим не скоро) передаёт этот фрагмент письма Орлова следующим образом:
«На основании чего были признаны шпионами и расстреляны без суда даже такие н/работники, которые пользовались полным доверием, в то время как с их быв. сетью продолжают работать и поныне? И действительно, если П., например, был шпионом, то как же продолжают работать с таким человеком, как “Тюльпан”, которого он создал? Как он не предал “Тюльпана”? Или если М. был шпион, то как же он не предал “Вайзе”, “Зенхена” и других, с которыми продолжают работать до сих пор?»
Так и продолжали работать. Но как именно, беглый резидент знать уже не мог — по понятным причинам. Характерный почерк разведчика — конспиративность. О ней Орлов-Никольский не забыл, отправляя в Центр через родственника свой «финальный отчёт»: почта всё-таки самая обычная, а не дипломатическая. Но в Москве прекрасно понимали, кто скрывается за агентурными именами и даже за первыми буквами псевдонимов. Например, как Тюльпана в Центре знали ценнейшего агента Марка Зборовского, внедрённого в окружение сына Троцкого Льва Седова. А буква «П.» расшифровывалась как Пётр — псевдоним друга и коллеги Шведа, парижского резидента Станислава Глинского, расстрелянного ещё в декабре 1937 года.
Самым известным советским резидентом Орлова-Никольского сделал его побег, о котором он впоследствии рассказал в своей, считающейся специалистами в целом малодостоверной, книге, выпущенной в США за год до смерти Сталина. Последняя деталь никак не отмечается историками, хотя должна вызывать определённые сомнения относительно отсутствия каналов связи с далёкой родиной и Лаврентием Павловичем, ведь невозвращенец нарушил своё обещание ещё до смерти советского вождя.
Интересно, что, несмотря на предупреждение Троцкого о готовящемся Сергеем Шпигельглазом покушении на него, в настоящее время предателем в разведке Орлова-Никольского не считают. Как не считали и в СССР, отдавая должное тому факту, что зарубежную агентуру он не сдал, годами водя за нос американские спецслужбы. Напротив, сейчас ему иногда даже приписывают лавры Арнольда Дейча за вербовку «на перспективу» отпрысков британских аристократов вроде Кима Филби, скрытого в письме Ежову под псевдонимом Зенхен, хотя она состоялась в начале июня 1934 года, а Орлов только 15 июля прибыл в Альбион сменить во главе резидентуры Хислю (Игнатия) Рейфа (разведчик, которого путают с перебежчиком Игнатием Рейссом, был расстрелян в Москве как польско-немецкий шпион). Своего же собственного сменщика Никольский указал в письме Ежову как «М.». Дейч в подробном московском отчёте расшифровывает его как одного из трёх английских резидентов, с которыми он был знаком (называя и Орлова-Шведа в их числе):
«В Лондоне я работал с апреля по июнь 1934 г. с Рейфом. С июня по июль 1935 года со Шведом. В августе 1935 г. я приехал в отпуск в Москву, где и оставался до ноября 1935 г. Затем вернулся в Лондон и работал там: с ноября 1935 г. по апрель 1936 г. один, с апреля 1936 г. до конца августа 1936 г. с Манном, потом до января 1937 г. опять один, а потом по июнь 1937 г. с Манном, после по ноябрь 1937 г. опять один».