Всему не свое время
Как Владимир Казаков реанимировал обэриутский абсурд в эпоху застоя
Этим летом исполняется 85 лет со дня рождения и 35 лет со дня смерти поэта, прозаика и драматурга Владимира Казакова. Это одна из самых необычных фигур в подпольной литературе 1960–1980‑х, автор странных и чарующих текстов, для которого абсурд стал своего рода философической позой, позволявшей выжить в совершенно чуждой ему эпохе.
О биографии Владимира Казакова известно довольно мало. Родился в Москве в 1938 году, не получил высшего образования, с 1959 по 1962 год жил на Колыме, меняя экзотические профессии — промывальщик золота, взрывник, учитель у кочевых чукчей. Однако этот типично оттепельный эпизод, кажется, никак не отражается в его творчестве. Всерьез он начинает писать в середине 1960‑х. В 1966 году знакомится с живым патриархом футуризма, восьмидесятилетним Алексеем Кручёных, и получает от него благословение. Вторым его наставником становится хранитель футуристических архивов, филолог, искусствовед и поэт Николай Харджиев. Во второй половине 1960‑х несколько казаковских миниатюр печатают журналы (в том числе забавным образом «Сельская молодежь»). Больше прижизненных публикаций на родине у него не было — ни в официальной печати, ни в самиздате. Зато в начале 1970‑х Казакова открывают на Западе. В Германии выходят две книги в переводе и пять по-русски. С начала 1980‑х он живет затворником, почти ни с кем не общаясь, и умирает в 1988 году.
Спустя пять лет после его смерти наследие Казакова начинает издавать в России специализирующееся на авангарде издательство «Гилея». На рубеже 1990‑х и 2000‑х вокруг его имени возникает небольшой, но вполне ощутимый культ. В восприятии читателей Казаков оказывается одним из главных позднесоветских наследников обэриутов. Но если, при всей их сложности, тексты Хармса, Введенского и их друзей понятным образом вписываются в свою эпоху, считываются как реакция на крах авангарда и утверждение сталинизма, то отношения Казакова со своим временем гораздо более загадочны.