Публицистический запрос на безжалостность
Как памятник древнерусской литературы сформулировал кодекс поведения главы государства
540 лет назад, в 1484 году (согласно наиболее популярной датировке), появилось одно из самых странных произведений древнерусской литературы — так называемое «Сказание о Дракуле воеводе». Собирая зарисовки о легендарном изверге, автор «Сказания», объясняет Сергей Ходнев, исподволь ставит вопрос: чудовищная безжалостность правителя — это абсолютное зло? или в нем есть известное величие и социальная польза?
Это, разумеется, не трансильванский граф-вампир, порождение викторианской фантазии Брэма Стокера, а вполне исторический персонаж. Влад III (ок. 1430–1476), господарь («воевода») Валахии, то есть правитель одного из двух располагавшихся на территории современной Румынии «дунайских княжеств». По всей вероятности, «Сказание» создано уже после его смерти, но память о господаре на тот момент явно была еще ох как жива, а многие из устрашающих анекдотов о нем наверняка циркулировали не первый год.
Говоря коротко, эти анекдоты популярно объясняют, почему вдруг Влад III вошел в историю не только под прозвищем Дракула, но и как Цепеш — то есть «сажатель на кол».
Дракула обедает в окружении трупов, «иже на колие саженых множьство бе округ стола его», явно не теряя аппетита. Слуга, принеся очередные блюда, невольно отвернулся и зажал нос. Господарь недоволен: это что за ужимки? Слуга на свою беду честно отвечает: «не могу смрада сего терпети». В ответ Дракула приказывает и слугу тоже посадить на кол, приговаривая: вот теперь устроишься повыше, не будет смрад до тебя доходить.
Дракула встречает на дороге бедняка в ветхой рваной рубахе, начинает наводить справки: а жена у тебя есть? а лен на полотно? Выясняется, что и льна достаточно, и жена молода и здорова. Господарь укоризненно обращается к женщине: что ж ты, лентяйка, за мужем не следишь, он ради тебя надрывается, сеет, пашет, а ты нормальной рубашки ему сшить не можешь, стыдоба какая,— вроде бы стандартное нравоучение по патриархальным прописям. Но Дракула есть Дракула, и за нравоучением следует с бухты-барахты все тот же финал: «и повеле ей руце отсещи и труп ея на кол всадити».
Женщинам вообще приходится скверно, в «Сказании» они появляются всякий раз в исключительно зловещем контексте. Воинам, заподозренным в малодушии, Дракула говорит: «Ты еси не муж, но жена» — и неоригинально сажает их на кол. Если женщину уличали в супружеской измене, то господарь «веляше срам ей вырезати и кожу содрати...» — но тут с автором «Сказания» что-то происходит, и он посвящает целый параграф наказаниям «девицам, кои девства не сохранят, и вдовам тож», причем наказаниям таким, что некоторые публикаторы XIX века из соображений не то нравственности, не то человеколюбия отказывались этот фрагмент воспроизводить. И мы не будем.
Дракула рассылает по всей своей земле повеление: «кто стар, иль немощен, иль чим вреден [т. е. болен], или нищ, вси да приидут к нему». Горемыки во множестве стекаются к господарю (и ведь на что-то надеялись), получают от него щедрое угощение и ласковый вопрос — хотите, мол, осчастливлю вас? Ни в чем нуждаться не будете. Конечно, хотим, отвечают несчастные. «Он же повеле заперети храм и зажещи огнем, и вси ту изгореша». Господарь радешенек: все, нет больше в моих владениях социальных язв, а сожженные мне должны быть благодарны — я же их в самом деле избавил от страданий.