«Посреди моря всяческой несвободы»
Как Андрей Синявский перечитал русских классиков, чтобы найти путь на волю
В «Редакции Елены Шубиной» переизданы две книги Андрея Синявского, впервые выпущенные в середине 1970-х на Западе под псевдонимом Абрам Терц. «В тени Гоголя» и в особенности «Прогулки с Пушкиным» — вольные прочтения русских классиков, вызвавшие в свое время громкий скандал. Спустя годы кажется, что оппонентов раздражали не столько взгляды Синявского, сколько его стиль — его выражение «у меня с советской властью стилистические разногласия» в последующие годы стало крылатым, но и проявило свою неполноту: стилистические расхождения обнаружились у автора и с антисоветской средой. Юрий Сапрыкин — о том, чего искал и что нашел Синявский в «Прогулках с Пушкиным».
Обманутые ожидания: книга не о лагере
В 1975 году писатель Андрей Синявский, отбывший в СССР длительный тюремный срок, выпустил во Франции книгу, которой от него не ждали.
За год до этого в Париже вышел «Архипелаг ГУЛАГ», а Солженицына выслали из Союза. Шок от прочитанного был огромным — особенно во Франции, с традиционно сильным левым движением и симпатиями к советскому строю. Как пишет в еженедельнике L’Express журналист и бывший участник Сопротивления Жан-Франсуа Ревель: «а что, если Солженицын прав?»
Отторжение и настороженность соседствуют с восхищением: после появления Солженицына в телепрограмме Бернара Пиво «Апострофы» в апреле 1975-го влиятельнейший интеллектуал, философ Раймон Арон публикует в газете Le Figaro статью, где говорит о «моральном величии» и «теологических добродетелях» Солженицына. «Архипелаг» заставляет многих французских левых изменить свои взгляды: слово Солженицына разрушает и восстанавливает ценности, напоминает Европе о забытых истинах, оно подкреплено уникальным опытом. После нее Запад готов услышать других людей, переживших этот опыт.
Синявский — самая очевидная кандидатура: его имя стало символом свободы слова и сопротивления режиму задолго до переезда во Францию. Скромный сотрудник Института мировой литературы, преподаватель журфака МГУ и школы-студии МХАТ в 1965-м оказался обвиняемым на громком политическом процессе. Синявский и его подельник Юлий Даниэль передавали свои тексты для публикации на Западе; до поры это оставалось неизвестным, поскольку авторы скрывались под псевдонимами: Синявский — Абрам Терц, Даниэль — Николай Аржак, однако через несколько лет компетентные органы их разоблачили.
Процесс по делу Синявского — Даниэля следует уже сложившейся в СССР матрице. Как и в случае Ахматовой и Зощенко, их обвинили в насаждении чуждых советской морали, разлагающих ценностей: «Нет той бездны нравственного распада и растления,— пишет в “Литературной газете” литературовед Зоя Кедрина,— которой убоялись бы достойные наследники Смердякова в своем стремлении осквернить и затоптать все человеческое в советском человеке: дружбу, любовь, материнство, семью». Им ставили в вину клевету на советский строй; похожие обвинения еще недавно звучали в адрес «Доктора Живаго», и, надо сказать, резкая антиутопическая сатира Синявского и Даниэля дает для них больше оснований.
Отдельно раздражение вызывает то, как они пишут. «Из-за нарочитой запутанности изложения и нагромождения всевозможных иносказаний иной раз начинает казаться, будто перед вами бессвязное бормотание»,— недоумевает Кедрина, выступившая на процессе общественным обвинителем. Затруднительно вынести окончательный вердикт — что хотел сказать автор? Весь этот гротеск, фантастические преувеличения, двойное кодирование и непрямые высказывания — они к чему и зачем? С другой стороны, это дает простор полету юридической фантазии: если автор использует гротеск, чтобы высмеять, например, обжорство, его легко обвинить в пропаганде обжорства. «Обыкновенный фашизм, скажете вы? Да, обыкновенный фашизм»,— клеймит Кедрина антиутопию Даниэля «Говорит Москва», в которой каждому жителю СССР раз в год предоставляют «право свободного умерщвления других граждан».
Процесс Синявского — Даниэля запустил кампанию протеста: коллективные письма в защиту, первый в послесталинское время политический митинг в Москве; где-то в этой точке берет начало позднесоветское диссидентское движение. Защищающие напоминали государству о конституционных правах и юридических формальностях, попутно растолковывая, как устроена литература: так, Лев Копелев написал письмо в юридическую консультацию №1 Первомайского района Москвы с подробнейшим объяснением, что такое литературный гротеск. Все тщетно.
Синявского приговорили к семи годам строгого режима. Он отбыл срок в Дубравлаге, был после этого выпущен за границу и оказался во Франции. Для Запада в этот момент он — голос угнетенных, носитель уникального опыта. Первая из его французских книг, «Голос из хора», составлена из писем, которые он писал в лагере жене, Марии Розановой, она выходит в том же 1974-м, что и «Архипелаг», и производит некоторое впечатление — но кажется, что автор способен на большее. Необходимо обобщить этот опыт, сказать слова правды, этого ждут.
В этот момент он выпускает книгу о Пушкине.
Реальность: книга о Пушкине
Позже станет известно, что «Прогулки с Пушкиным» тоже сложены из фрагментов писем, которые Синявский отправлял из лагеря жене, но из текста книги понять это невозможно. В ней нет ни лагеря, ни пережитого автором, ни, собственно, самого автора. И Пушкин в ней какой-то негероический — из такого не извлечешь морального урока или вдохновляющего примера. Впрочем, самое важное — не что здесь говорится о Пушкине, а как.