От деревенского могильщика до номинанта на Нобелевскую премию: как южнокорейский поэт Ко Ын стал живой легендой Азии
Поэт и эссеист Ко Ын — классик южнокорейской литературы ХХ века, неоднократный претендент на Нобелевскую премию, считается в Азии живой легендой. Постоянный обозреватель Forbes Life Наталья Ломыкина поговорила с Ко Ыном о кризисе слова, конфликте европейской и азиатской литературы и о том, почему у современных писателей нет ни седла, ни лошади.
Ко Ын родился в 1933 году в оккупированной японцами деревне, когда корейский язык и культура были фактически под запретом — дед тайно мальчика учил читать и писать на родном языке. Его взросление пришлось на крах колониального японского правления, Вторую мировую, раскол страны на Южную Корею и КНДР и войну между ними. Физически слабый, эмоциональный и чувствительный юноша оказался в центре хаоса — и начал писать стихи в 1945-м в качестве своеобразной терапии. В 1951 году, потеряв на войне родных и друзей, вынужденный работать могильщиком, Ко Ын от отчаяния пытался покончить с собой (с тех пор он слышит только правым ухом и просто внимательно улыбается, пока жена привычно резюмирует для него слова собеседника). Не найдя утешения в смерти, поэт ушел в монастырь и десять лет был буддийским монахом, продолжая писать — его первая книга стихов «Чувство потустороннего мира» вышла в 1960 году.
Когда милитаристы захватили власть в Южной Корее в 1961 году, Ко Ын оставил монастырь и активно включился в социальную и политическую жизнь. Поэт поддерживал демократическое движение и корейский национализм, что стоило ему двух арестов и коротких тюремных сроков, а потом, в 1980-м, — приговора к 20 годам лишения свободы за антиправительственную деятельность. Ко Ын сидел в военной тюрьме вместе с лидером оппозиции Ким Дэ Чжуном (будущим президентом Южной Кореи и лауреатом Нобелевской премии мира). Он провел в камере два года в полной темноте и, чтобы не сойти с ума, начал вспоминать всех, кого встречал в жизни, и писать стихотворение о каждом — так появился проект Man'inbo («Десять тысяч жизней»).
В 1982 году поэта помиловали и освободили, а три года спустя он женился и переехал ближе к Сеулу. Словом, к своим 55 годам Ко Ын стал национальным поэтом, президентом Ассоциации писателей и человеком-легендой в новой, куда более либеральной Корее. Его книги переводили на европейские языки, он был приглашенным профессором в Калифорнийском университете в Беркли и в Гарварде, публиковал не только поэзию, но и эссе, пьесы и литературную критику. Он пишет о жизни обычного человека эмоционально и страстно, но при этом с теплотой и заботой.
За гуманизм, философскую глубину и мастерство стилиста его и называли не раз среди претендентов на Нобелевскую премию (в этом году, правда, среди букмекерских фаворитов корейского поэта не было — имя Ко Ына оказалось связано с поэтическо-сексуальным скандалом вокруг стихотворения «Чудовище» молодой корейской поэтессы, которая обвинила некого Мастера Эн в домогательствах. Поэт, разумеется, все отрицал, но Нобелевский комитет, обжегшись на собственном молоке, дует на любую воду, к тому же корейские власти пока предусмотрительно вычеркнули стихи Ко Ына из школьных учебников и названную в его честь библиотеку закрыли). В сентябре, когда в Казахстане проводили первый международный Форум писателей стран Азии, именно Ко Ын открывал его поэтичной речью о планетарной литературе будущего. Разумеется, застенчивого и обаятельного пожилого господина в мягкой шляпе, которого уверенно держит под руку жена, не станешь спрашивать о поэтических намеках юной девы, поэтому с Ко Ыном мы обсуждали литературу Азии.
Вы были буддийским монахом и пытались найти утешение в религии, затем пытались обрести опору в оружии и военной силе. Литература, судя по всему, ваш третий путь, который оказался самым надежным. Что значит для вас слово «поэзия»?
Когда мы говорим о литературе, думаю, мы должны учитывать ее природу — то, как литература вообще возникла. Первоначально литература, возможно, появилась без всякого осознания самой себя. Это было стихийное творчество. Позднее люди пытались разработать теорию литературы, добавить к процессу восприятия творчества анализ, изучить разные способы понимания и трактовки литературы... и это изменило ее саму. В ходе этого «освоения» она могла потерять что-то очень важное, истинное, подлинную свою сущность. Поэтому когда мы говорим о литературе сейчас, в наши дни, мы говорим о финале литературы, а не о ее рождении. Нам достался хвост, а не голова.
Когда мы летим на самолете, скорость ветра очень важна, пусть даже мы не имеем об этом представления. Пассажиры и не должны знать, как скорость ветра влияет на движение самолета, но ветер очень важен для полета. Точно так же мы должны учитывать подлинную сущность литературы, ее творческое иррациональное начало. Сейчас у человека так много всевозможного оружия, что слово выглядит очень слабым, беззащитным. Влияние литературы сегодня ничтожно по сравнению с ее прошлым.