Коллекция. Караван историйРепортаж
Виктор Тульчинский: «До сих пор считаю уход Ефремова из «Современника» ошибкой»
«Мы играли отрывок, Ефремов потом его разбирал, говорил: «Это мне не нравится, это совсем плохо, безвкусно, читать вам надо больше художественной литературы высокого класса. Вы же, небось, не читаете ни черта». — «Олег Николаевич, мы в студии с девяти утра до десяти вечера с двумя перерывами, когда нам читать-то? Ночью спать хочется». Ефремов тут же заводился: «А мне еще больше хочется спать, чем вам! У меня все ночи бессонные, но я держусь. Искусство — дело такое, и ночью можно поработать, даже одному, перед тем, как уснуть. Обдумать, что и как...»
Ефремов начал преподавать в Школе-студии, где я учился, с 1949 года. Еще не кинозвезда, а просто вчерашний выпускник Школы-студии, Олег уже тогда был одержим идеей создания современного театра. В ночь с 15 на 16 апреля 1956 года в Школе-студии МХАТ был сыгран первый спектакль «Вечно живые». Это было началом. Сначала это был театр-студия при МХАТе, который назывался «Студия молодых актеров». А в 1958-м студия получила название «Современник».
Все знают имена его основателей. Это Олег Ефремов, Галина Волчек, Лилия Толмачева, Виктор Сергачев, Игорь Кваша, Евгений Евстигнеев и Олег Табаков. Все они были молоды, талантливы и амбициозны, репетировали по ночам, с жаром спорили, каким должен быть театр своего поколения. Если кто-то выделялся, капризничал, требовал ролей, это считалось неприемлемым. Прежде всего они были единомышленниками, а театр — детищем их коллективного творчества...
В Школе-студии МХАТ, которую я окончил в 1961 году, одним из моих педагогов был Олег Ефремов. Это, наверное, и определило мою судьбу...
Мы, студенты, невольно оказались свидетелями рождения «Современника». Так он собирал единомышленников-актеров.
Когда Ефремов замышлял театр, он случайно на улице встретил Лилию Толмачеву: «Ты где, ты чего?» — «Я в Театре Моссовета работаю». — «А у меня не хочешь поработать?» — «У тебя что, свой театр?» — «Строю, еще даже ни одного спектакля не сыграли. Вот сейчас репетируем «Вечно живые», для тебя там роль хорошая есть. Приходи, но имей в виду: мы по ночам репетируем».
Она согласилась, конечно, и стала одним из основателей. Кстати, они официально развелись до этого. Как-то Ефремов даже отпросился с нашего занятия под предлогом того, что идет с Толмачевой разводиться. Но это не помешало им создавать вместе театр...
Ефремов умел видеть людей. И нас, студентов, конечно, готовил целенаправленно в свой театр. В результате по окончании курса он пригласил пять человек, в том числе и меня.
— Каким Олег Николаевич Ефремов был педагогом?
— Педагогом он был замечательным. А ведь ему было тогда всего 30 лет. Правда, на утреннее мастерство вместо девяти часов обычно приходил на полчаса позже. Перед занятием к нам заглядывала завуч Наталья Григорьевна и объявляла: «Олег Николаевич звонил, сказал, что задерживается, он просит вас к его приходу подготовить концерт». Мы готовили ему концертные номера, что называется, кто во что горазд. Олег Николаевич приходил уставший после бессонной ночи, долго устраивался на стуле, вытирал лицо ладонью и, придя в себя, наконец произносил: «Ну давайте, показывайте».
Через полчаса после представления он устало поднимал руку: «Все, ребята, хватит. Я все понял, садитесь полукругом вокруг меня и давайте обсуждать, кто на что способен, у кого какой вкус». Он по очереди поднимал каждого, а остальные студенты делились своими впечатлениями от увиденного. Хвалил он очень редко. В основном ругал, говорил: «Невкусно это, главное, над вкусом вам надо работать, ребятки». — «А как работать, Олег Николаевич?» — «Репетиции будем проводить, и вы узнаете, как надо работать над вкусом в том числе, не только над мастерством. Мастерство, оно приходит с годами...»
— А как можно было угадать его вкус?
— Например, мы играли отрывок, он потом его разбирал, говорил: «Это мне не нравится, это совсем плохо, безвкусно, читать вам надо больше художественной литературы высокого класса. Вы же, небось, не читаете ни черта». — «Олег Николаевич, мы в студии с девяти утра до десяти вечера с двумя перерывами, когда нам читать-то? Ночью спать хочется». Ефремов тут же заводился: «А мне еще больше хочется спать, чем вам! У меня все ночи бессонные, но я держусь. Искусство — дело такое, и ночью можно поработать, даже одному, перед тем, как уснуть. Обдумать, что и как...»
— Олег Николаевич что-нибудь показывал сам?
— Показывал, но очень редко, когда мы уж его совсем допекали. Он тебе объясняет, объясняет, а ты все никак суть ухватить не можешь, тут он начинал сердиться: «Ну что, тебе показать, что ли, раз ты не понимаешь ни хрена?» — «Конечно, покажите, Олег Николаевич».
Он выскакивал на площадку и блестяще показывал отрывок. «Вот так надо играть, понял?» — «Понял, Олег Николаевич, но я так никогда не сыграю». — «Сыграешь, иначе зачем ты сюда пришел-то? Не подражать надо, а учиться. А что значит учиться? Раскрывать собственную индивидуальность. Есть индивидуальность — хороший артист. Нет индивидуальности — уходи».
Кстати, в Школе-студии МХАТ очень многих отчисляли. Нас поступило 40 человек на курс, а окончило 20, ровно половину отчислили по тем или иным причинам. В основном за провинности, но и за бездарность, бывало, выгоняли.
— Вы помните, как первый раз переступили порог театра «Современник» на площади Маяковского?
— Получив диплом Школы-студии МХАТ, я по приглашению Ефремова пришел в «Современник». Это был 1961 год.
Ефремов, как я уже сказал, пригласил с курса пятерых студентов. Ну и еще нескольких выпускников из других училищ. Нам всем было назначено прийти в его кабинет в 10.30 на разговор, потому что в 11.00 начиналась репетиция. У него на столике было приготовлено угощение: разлит по рюмочкам коньячок, на тарелках бутерброды, конфетки.
«Идите к Эрману, директору театра, он даст вам почитать наш театральный устав. Распишитесь, если вы согласны с такими условиями работы, Эрман вам назначит зарплату, и возвращайтесь ко мне. Отпразднуем!»
Мы так и сделали: пошли к Эрману, а потом вернулись к Ефремову. Олег Николаевич произнес тост: «Я вас поздравляю, работа вам предстоит тяжелая, особенно первые сезоны. Будем вводить во все спектакли, в основном в массовках будете играть на первых порах, ну а потом присматривайте свою роль, поработайте с исполнителем роли и покажете мне. Вот так будем жить и работать».
Эрман нам назначил по 690 рублей старыми деньгами, вскоре после реформы они превратились в 70 рублей. Евстигнеев и Козаков по сравнению с молодыми артистами получали прилично, за 100 рублей, думаю, у них было. Они к тому времени уже по несколько лет работали в театре — Евстигнеев с основания, а Козаков попозже пришел...
Театр «Современник» тогда находился на площади Маяковского, в старом здании, которое подготовили под снос, за что его с легкой руки Ширвиндта назвали «сносным». До этого Ефремов с соратниками играли где придется, по всей Москве, — в домах культуры, в ЦДКЖ выпускали знаменитого «Голого короля». Сарафанное радио мгновенно оповестило всех москвичей, что это просто невероятный спектакль. На него было невозможно билеты достать.
Нам всем повезло, что секретарь горкома Гришин часто проезжал мимо памятника Маяковскому, за которым стоял наш театр. И каждый раз он спрашивал водителя: «А это что за дом? Какая-то развалюха!» — «Театр «Современник». И он отдал распоряжение: «Немедленно «Современнику» подыскать подходящее помещение для переезда, а это здание — под снос! Не должен какой-то ветхий дом торчать между «Пекином» и памятником Маяковскому».
Мы сами все время боялись, что однажды рухнет балкон, куда каждый вечер набивалась толпа зрителей. Но когда рабочие кувалдами стали разбивать стены театра, все стояли и плакали. Это был наш родной дом. Кто-то даже успел табличку с адресом забрать: «Площадь Маяковского, дом 1».
Театру подыскали помещение на Чистых прудах — старинный кинотеатр «Колизей», он еще до революции был построен. К нему с тыльной стороны пристроили сцену. Потом соседний дом расселили и все пять этажей отдали театру. У нас появилось два больших репетиционных зала, просторные гримерные. А до этого в здании на Маяковке нас в гримерной сидело десять человек. Это был большой зал без окон, в подвале...
Как только мы поступили в театр, сразу же отправились на большие гастроли на Урал. Они длились 20 дней. Приехали в Пермь с «Голым королем». Перед гастролями было два ввода — вместо Евстигнеева Короля играл артист Боря Гусев. Он был давнишним приятелем Евгения Александровича еще по провинциальным театрам, потом Евстигнеев его перетащил в Москву. А я играл Камердинера вместо Михаила Козакова.
Козаков отловил меня сразу же после собрания, на котором Ефремов нас, новичков, представлял. Как только мы пришли в зал на репетицию, Миша сразу схватил меня за шиворот: «Старик, я тебя срочно введу на мою роль. Ты «Голого короля» видел?» — «Нет, не видел, прорывался на спектакль, но не смог». — «Все, теперь будешь смотреть «Голого короля». А на гастролях ты будешь играть, я тебя за три дня введу на свою роль. С Ефремовым я уже договорился. Выручи, я сниматься в Крым еду на все лето». Это был фильм «Человек-амфибия».
Самое интересное, как позже выяснилось, Ефремов был не в курсе моего ввода, он бы этого не позволил.
— А как можно было вводиться без его ведома?
— А вот так! Миша очень убедительно уговаривал: «Ты его ученик, мы тебя почти единогласно взяли в театр, так что давай отрабатывай». Ефремов приехал в Новосибирск на третий или четвертый день гастролей, тоже где-то снимался. А тут, как нарочно, «Голый король» идет в этот вечер, вот он и пришел его посмотреть.
После спектакля Ефремов устроил всем разгон: «Вы что творите, где Евстигнеев, где Козаков? Спектакль только благодаря Нине Дорошиной держится». Кстати сказать, она была очаровательна в роли принцессы Генриетты. Олег Николаевич и меня упрекнул: «Ты мой верный ученик, что ж не мог мне сказать, что Козаков тебя вводит на свою роль! Я бы хоть посмотрел, замечания тебе сделал...»
— Интересно, какая была субординация в театре. Я так понимаю, все как-то очень вольно себя чувствовали.
— Субординации никакой не было, были дружеские отношения, полная демократия. Ефремов даже сказал мне однажды: «Что ты мне выкаешь, на курсе не навыкался? Кончай это, на «ты» переходи, мы здесь все на «ты», и ты давай». И я стал, как и все, говорить ему «ты». На Олега, правда, никак не мог перейти. Он мне тысячу раз говорил: «Кончай ты со своим Олегом Николаевичем, нет тут Олега Николаевича, здесь есть Олег, старший твой товарищ». Но я его всегда называл по имени-отчеству...