Вера Алентова: «Мы с Меньшовым совершенно разные: он человек «да», а я человек «нет»
«Много лет назад, когда я приехала в Египет первый раз, меня повезли к пирамидам и cфинксу. Никаких оград и искусственного освещения там еще не было. Пустыня, ночь, полная луна, ползают скарабеи. Все как тысячи лет назад. И вдруг я ощутила счастье бытия как такового. На этом месте стояли Клеопатра и Наполеон. А сейчас стою я. И когда меня не станет, кто-то другой будет стоять у этих вечных пирамид... Жизнь бесконечна...» — рассказывала Вера Валентиновна Алентова накануне своего 70-летия.
— Когда жизнь переваливает за вторую половину, иногда возникает желание вспомнить все с самого начала...
— И каким было первое воспоминание?
— Очень ранним. Мне где-то полгода. Котлас, деревянный дом, где много коммунальных комнат. Меня берут на руки незнакомые женщины, несут в свою комнату и сажают на грудь раненному на войне солдату, чтобы подбодрить его, вернуть интерес к жизни. И все это я помню и осознаю. Мне могут и возразить: мол, такой крошечный ребенок ничего не может помнить, ему это рассказали. Но в том-то и дело — никто не рассказывал...
— Но Лев Толстой помнил себя в младенчестве. Возможно, и другие способны помнить себя в очень раннем возрасте.
— Есть еще одно воспоминание, немного странное. Каждый Новый год я ждала подарка и его получала — в ботиночке лежала шоколадка. А однажды подарок был другой: какие-то люди, узнав, что здесь живет маленький ребенок, принесли елку. И я не понимала, зачем в доме дерево. Никакого восторга от той елки не получила. Испытала только недоумение и волнение. Больше никогда в детстве у меня не было елки. Мы с мамой жили бедно и не могли себе это позволить. Когда я училась в седьмом классе, в театре, где служила мама, умер актер. В гробу его обложили еловыми ветками. С тех пор в моем сознании запах елки связан с похоронами. Став мамой, я начала украшать елки для Юли, но всегда с трудом это переносила. Очень обрадовалась, когда в продаже появились искусственные елки, стала наряжать их. А пять лет назад у меня появилась дача. Там растет прекрасная голубая ель. На Новый год мы с Володей, Юлей, ее мужем и внуками ее украшаем. Наконец-то в зрелом возрасте я испытываю от живой новогодней елки огромную радость без примеси грусти и тревоги!
— Какие еще воспоминания хранит ваша память?
— Когда я была маленькой, мы жили в доме возле остановки трамвая. Однажды на остановке появилась женщина с лоточком, которая продавала конфеты. Увидев обилие этих конфет, я решила с ней подружиться. И вот все дети бегают вокруг дома, а я стою, налаживаю отношения и очень надеюсь, что меня угостят. Я «дружила» с ней три дня. Потом поняла, что конфет не видать. И подумала, что, если незаметно возьму одну штучку, женщина, возможно, не заметит. Дождавшись, когда она отвернулась, я одну конфетку утащила и быстро съела. Я убежала подальше от этой женщины и больше не могла к ней приблизиться. Когда выхода не было, я с красными ушами пробегала мимо. А она меня окликала: «Верочка, я по тебе скучаю, что же ты не подходишь?» И мне было ужасно стыдно. Казалось, она знает о краже.
Всех детей учат: нельзя говорить неправду и брать чужое. Но не всегда это удается... У нас в школе на подоконнике посадили зеленый лучок. Он пустил перышки. И вот в один из дней мы договорились с мамой пойти в кинотеатр на фильм. Она меня там ждала, пока я дежурила в классе после уроков. Я была одна, мой взгляд упал на лучок, и я подумала: «Ведь он же для того, чтобы его съесть?» Оторвала одно перышко и съела. Делать это строго запрещалось. От осознания совершенного плохого поступка в кинотеатре меня весь сеанс рвало.
— Какая тонкая душевная организация. Другой бы съел не одно перышко, посмотрел с удовольствием кино, а на следующий день вообще о поступке забыл...
— А я до сих пор не ем зеленый лук... Это я рассказываю вам все свои позорные истории. Вот еще одна. Мы с мамой жили в Кривом Роге. Катастрофически трудное время. По какой-то причине целых девять месяцев на Украине не платили зарплату работникам культуры. А рабочим платили. И мама была вынуждена устроиться под чужой фамилией в пошивочный цех. Пришивала пуговицы, обметывала петли, получала сущие копейки, и на них мы как-то существовали. Ели скудно, черный хлеб с подсолнечным маслом считался лакомством. А мне хотелось сладкого. Я мечтала о мороженом! Однажды заметила у мамы открытый кошелек и вытащила рубль. Купила мороженое. Пошла в скверик, где росли постриженные в виде ваз деревья, спряталась за них и съела. Вкуса не почувствовала, потому что заглатывала огромные куски. Казалось, меня обязательно заметят. Но этого не произошло. На следующий день опять взяла рубль и купила мороженое. Дома мама встретила меня вопросом: «Ты не брала денег из кошелька?» Свой ответ не помню. Запомнила только, что очень горько плакала мама. В ее слезах было все, в том числе и боль от того, что она не может купить сладкое.
— Конечно, послевоенное детство нелегкое...
— Ну вот только не нужно думать: «Бедный ребенок!» При всех трудностях ребенок был счастлив. Потому что любое детство счастливое, если, конечно, рядом нет пьющих родителей.
— Гете за всю свою долгую жизнь насчитал всего семь минут абсолютного счастья... Сколько таких минут было у вас?
— У меня их меньше. Самое яркое ощущение испытала, поступив в Школу-студию МХАТ. Учиться там я мечтала. Мама была актрисой провинциальных театров, и я тоже хотела связать свою жизнь со сценой. Когда увидела свою фамилию в списках, это был восторг, эйфория, ликование. Лил летний дождик, и мы с другими девчушками сбросили туфельки и бежали босиком по улице. Студентами мы очень много трудились. Хотели все знать, боялись что-то упустить. Когда у выдающейся актрисы Алисы Коонен спросили, как воспитывать молодых людей, она ответила: «Никак. Просто поместите их в талантливую среду». Нам повезло, мы росли в талантливой среде. Не так давно открылись «Современник» и «Таганка». Молодые Евтушенко, Ахмадулина, Вознесенский, Рождественский читали свои стихи в Политехническом институте и у памятника Маяковскому. А Высоцкий со своими песнями, а Твардовский с «Новым миром»! Прекрасная пора. К сожалению, сейчас не время культуры. Сейчас время нанотехнологий... И зритель изменился. Он закрыт, отстранен. При этом остро чувствует фальшь. Чтобы его завоевать, нужно разорвать сердце на части. Если этого нет, хорошо воспитанный зритель скажет: «Хорошо, спасибо». Даже поаплодирует. Но, выйдя из театра, он забудет вас. А наша задача — разбудить его эмоцию и вернуть в мир чувств, может быть, даже заставить заплакать — это иногда так нужно в наш суровый век.
— В Театр Пушкина вы пришли после института, в 1965?году, и сразу на главные роли. И до сих пор ведете репертуар.
— Да. В целом в театре у меня все сложилось удачно. Хотя не всегда было комфортно в нем существовать. Театр — интрижистое место. Я в этом смысле пас, меня так мама воспитала. Как и я, она была актрисой, сама страдала от интриг, но всегда говорила: «Ты должна оставаться благородным человеком и быть выше этого». И я была выше и в интригах не участвовала. А они плелись вокруг. Случалось всякое: например, предлагает режиссер главную роль, а потом узнаю, что в спектакле не занята. Встречаю ведущую актрису, очень хорошо ко мне относящуюся, она качает головой: «Как жаль, Вера, что вы на год уходите из театра». Говорю: «Я?! Как?!» — «Нам сказали, что вы все это время будете сниматься». Чтобы отвоевать роль, обо мне придумали небылицу... Болтали, что у меня какое-то дикое количество любовников, что со всеми режиссерами я была в близких отношениях. Это становилось предметом моих больших переживаний, но я не знала, как бороться. Сейчас считается, если нет какой-нибудь интрижки, надо быстренько что-то придумать, потому что это мощный пиар. А я до сих пор помню, как переживала, когда после картины «Зависть богов», где мы с Анатолием Лобоцким играли страсть, стали писать (в 2000 году уже была желтая пресса), что у нас роман и я увела его из семьи. Переживала, но не пыталась оправдаться и ничего не доказывала. Просто, как и прежде, много работала.