Последний приют императора
Он сам заложил в его фундамент первый камень — кусок итальянского мрамора с надписью: «В лето 1797-е месяца февраля в 26 день положено основание сему зданию Михайловского замка». Архитектор Бренна подал царю лопатку с закладной известью и серебряный молоточек. Положив слой извести, Павел старательно пристроил мрамор, постучал по нему серебряным молоточком и бросил на счастье золотую монетку...
Одиннадцатого марта 1801 года Мария Федоровна проснулась, как обычно, в шесть часов утра и позвонила в колокольчик. Вошла камер-юнгфера и помогла ей одеться. Из спальни императрица направилась в туалетную комнату, где вместо умывания протерла лицо кусочком льда. Эту процедуру она позаимствовала у свекрови Екатерины II: у той до старости была прекрасная кожа. Выпив кофею и съев одно яйцо всмятку, государыня была готова к привычной деятельности. Но заниматься делами не хотелось. Уже больше месяца прошло с тех пор, как царская семья переехала в Михайловский замок, но она так и не смогла привыкнуть к сырому неуютному дворцу.
Наспех законченное здание оказалось абсолютно непригодно для жизни. Оно оставалось чудовищно холодным, а сырость была такой, что на стенах порой появлялись полосы льда в палец толщиной. Печи, несмотря на постоянно поддерживаемый в них огонь, не могли согреть и просушить воздух в дворцовых залах. По коридорам гуляли сквозняки, двери неожиданно хлопали, а ветер так завывал на чердаках, что становилось жутко даже караульным офицерам. Но Павел торопил с переездом и не хотел никого слушать. Правда, покои его и супруги были не такими стылыми благодаря деревянной обшивке стен. Остальные же мерзли жестоко. Вот и сегодня дежурные фрейлины вновь пожаловались Марии Федоровне, что не могут согреться, несмотря на отличные березовые дрова в камине.
Через Парадную опочивальню императрица прошла в Столовый зал, пять высоких балконных дверей которого смотрели на Летний сад. В этом зале любили играть малолетние великие князья, и во избежание несчастий нижние части стеклянных дверей Мария Федоровна распорядилась заложить мягкими подушками. Нынче младших детей — Николая, Михаила и Анны — здесь не было. Ей доложили, что дети на втором этаже в покоях отца, и она решилась отправиться туда.
Чтобы попасть к Павлу, нужно было миновать длинную парадную анфиладу, открывал которую белый проходной аванзал. За ним поражал своим великолепием Большой тронный зал двенадцати саженей в длину, обтянутый зеленым бархатом. На его фоне эффектно выделялся трон под балдахином, обитый пунцовым бархатом и затканный золотым шитьем. В нишах над дверьми разместились бюсты римских императоров. С украшенного живописью плафона свешивалась огромная люстра из золоченой бронзы о сорока подсвечниках. Далее находилась галерея Лаокоона, увешанная гобеленами и украшенная римскими мраморными статуями. К Овальному залу с бархатной мебелью огненного цвета примыкала громадная Мраморная галерея, предназначенная для собраний кавалеров Мальтийского ордена.
Посетителей, переходящих из зала в зал, приводила в восхищение постоянная смена впечатлений: каждая комната казалась произведением искусства, все было до мелочей продумано — лепные украшения стен и потолков, живописные плафоны, резная мебель, тонкой работы люстры, зеркала, узорчатый паркет. Но они не могли не видеть, что бархат, которым затянуты стены, тронут плесенью, которая змеилась и по живописи, искажая и уродуя картины и фрески, а углы больших залов кое-где покрыты льдом. Для того чтобы хоть немного уменьшить сырость, на подоконники клали свежеиспеченный хлеб (считалось, что он хорошо впитывает влагу).
Поднявшись по узкой винтовой лестнице, от чего у нее закружилась голова, Мария Федоровна оказалась в опочивальне Павла. Младшие дети часто заглядывали к отцу, когда он причесывался. Павел в белом шлафроке обычно сидел в простенке между окнами, а старый слуга Китаев завивал ему букли, потом обильно посыпал голову пудрой, водя пуховкой во всех направлениях. Покончив с прической, Китаев с шумом закрывал жестяную крышку пудреницы, Павел вставал и отодвигал стул к камину — это служило сигналом камердинерам войти и начать его одевать, а детям отправляться к матушке. Но сегодня Мария Федоровна сама пришла за детьми. Государь не обратил на нее ни малейшего внимания, наследники же обрадованно вскочили с ковра, на котором играли.
— Мама, — подбежал к ней четырехлетний Николай, — здесь очень тепло, а у нас в детской холодно, и лошадок моих забыли в Зимнем дворце.
Мария Федоровна побледнела, предчувствуя очередной взрыв гнева вспыльчивого супруга, но неожиданно Павел схватил Николая на руки и затанцевал с ним по комнате:
— Ах ты мой барашек, я велю послать слугу в Зимний и привезти твоих лошадок, а когда подрастешь — подарю настоящую лошадь. А замок скоро просохнет, и всем станет тепло.
Старшие сыновья Александр и Константин вызывали у Павла лишь недоверие, болезненную подозрительность, и только с малышами он был нежен и добр: называл овечками и барашками, охотно играл с ними в разные игры, особенно любил жмурки.
Позволив камердинерам надеть на себя мундир, Павел неожиданно дружелюбно проговорил:
— Мари, хочу, чтобы вы присутствовали на сегодняшнем вахт-параде. В девять жду вас на плацу.
В просьбе не было ничего необычного. Супруга часто сопровождала его на таких мероприятиях в Гатчине, но сегодня удивилась: последнее время муж обходился с ней со все возрастающей грубостью и давно никуда не приглашал.
— Конечно, конечно, обязательно буду, Паульхен, — поспешно заверила она.
Это утро напомнило их лучшие дни. Вернувшись к себе, Мария Федоровна достала шкатулку с письмами. Как и подобает истинной немке, она была сентиментальна и бережно хранила свою переписку. Вытащив письмо Павла, развернула его и прочла: «Всякое проявление твоей дружбы, мой милый друг, крайне драгоценно для меня, и клянусь, что с каждым днем все более люблю тебя. Да благословит Бог союз наш так же, как он создал его». Глаза ее наполнились слезами.
Особы царской крови редко вступают в брак по любви, но их союз стал исключением. Они познакомились на вечере у королевы Пруссии Елизаветы-Кристины. Павел Петрович оказался невысок ростом, довольно пригож, безукоризненно сложен и приятен в разговоре. Она, тогда еще принцесса София-Мария-Доротея-Августа-Луиза Вюртембергская, своей миловидной внешностью и жизнерадостным характером сразу же очаровала юношу, а потом и русскую императрицу. «Признаюсь Вам, что я увлечена этой дивной принцессой, — сообщала Екатерина одному из своих европейских адресатов. — Она именно такова, какую хотели: цвет лица — смесь лилии и розы, прелестнейшая кожа, высокий рост с соразмерной полнотой и легкость поступи».
В день обручения она, уже Мария Федоровна, не сдерживая чувств, прислала жениху такие строки: «Клянусь этой бумагой всю жизнь любить и обожать Вас и постоянно быть нежно привязанной к Вам; ничто в мире не заставит меня измениться по отношению к Вам». Хотя Павел в «инструкции», специально написанной им для будущей жены, откровенно предупреждал, что ей «придется прежде всего вооружиться терпением и кротостью, чтобы сносить мою горячность и изменчивое расположение духа, а равно мою нетерпеливость».
После венчания, состоявшегося двадцать шестого сентября 1776 года, молодые зажили тихой семейной жизнью в Павловске и Гатчине. Он взялся перестраивать усадьбы, разбивать сады в английском стиле и создавать свою маленькую «потешную» армию на манер прусских войск своего кумира Фридриха Великого. Она устраивала музыкальные вечера, занималась живописью, резьбой по камню и к тому же оказалась домовитой хозяйкой. Под ее присмотром были оранжереи, молочная ферма, птичий двор. Каждый день к столу «гатчинских помещиков», как шутливо именовали себя супруги, подавали свежие фрукты, овощи, молоко и сыры.
Екатерина была чрезвычайно довольна невесткой — покорна, почтительна, послушна, называла ее «моя любезная дочь» и отмечала, что великая княгиня «с большим усердием и сердечностью выполняет возложенные на нее обязанности». Главную же свою миссию — обеспечение престолонаследия — Мария Федоровна выполнила более чем успешно, подарив мужу четырех сыновей и шесть дочек, из которых в раннем детстве умер только один ребенок
— Ольга. Заслуги невестки по укреплению династии свекровь отметила восхищенно-насмешливой фразой: «Право, сударыня, ты мастерица детей на свет производить».
Павел был горячо привязан к супруге и жил с ней душа в душу. И только его «дружба невинная и чистая» с фрейлиной Екатериной Нелидовой несколько смутила семейное счастье великокняжеской четы. Но смирившись с наличием соперницы, Мария Федоровна даже смогла с ней подружиться. «Я получила два Ваших письма вчера вечером, моя добрейшая и дражайшая подруга... — писала она Нелидовой из Гатчины девятого октября 1797 года. — Наш дорогой Император чувствует себя хорошо, если не считать засорения печени, ломоту, ишиас, ипохондрию, боли в суставах и слабость, но благодаря Богу эти неприятности не влияют ни на его аппетит, ни на расположение его духа».
Разлад между супругами возник только после того, как Павел в бумагах покойной матери нашел документ, из которого узнал, что Екатерина намеревалась лишить его престола и передать державу внуку Александру. При этом императрица потребовала у супруги сына подписать заготовленный акт отречения. И хотя Мария Федоровна наотрез отказалась, Павел очень рассердился на жену за то, что скрыла от него затею. И сколько потом та ни уверяла, что свекровь сильно разгневалась по поводу ее отказа и что скрыла она от него намерение императрицы только из великой любви, оберегая его чувства к матери, он, увы, перестал ей верить.
Увлекшись воспоминаниями, Мария Федоровна чуть не опоздала к началу вахт-парада. Закутавшись в соболью шубу и прихватив муфту, в сопровождении фрейлины Протасовой 2-й она вышла из замка, торопливо перешла Трехпролетный мост и заняла место у стоявших в каре гвардейцев в самом начале площади Коннетабля. К счастью, Павел с наследником задерживались. Она обвела взглядом открытое пространство парадного плаца, на котором расположились несколько батальонов гвардии и Казачий эскадрон, и в очередной раз поразилась мрачной мощи и суровой замкнутости Михайловского замка, который Павел замыслил как неприступную крепость.
«...Мари, я хочу построить новую резиденцию, — сказал он ей в первый же месяц царствования. — Помните, какие романтические дворцы-замки мы видели во время путешествия по Европе? Я еще делал с них карандашные наброски. Найдите их, душа моя, они должны храниться в ваших бумагах». Просьба не удивила Марию Федоровну: она знала, что Павел не любил Зимний дворец, где все напоминало ему о ненавистной матери. «Здесь витает женский дух, — говорил он, неприятно морщась. — Разве такой должна быть резиденция российского императора?»