Олег Нестеров. Как в последний раз
После премьеры клипа "Карл-Маркс-Штадт" позвонил Оскар Фельцман: "Олег, теперь эта песня вас будет преследовать всю жизнь, как меня "Ландыши"!" И действительно, перепетые на немецком "Ландыши" и присоединившиеся к ним "Яйца дрозда" похоронили все наши остальные песни.
-Хит «Новое московское сиртаки» сразу начали называть «Яйцами дрозда». Неудивительно, ведь в песне поется: «Я тебя разлюблю и забуду, / Когда в пятницу будет среда, / Когда вырастут розы повсюду, / Голубые, как яйца дрозда». Признаться, к данному повороту я был готов с первой минуты знакомства с Андреем Вознесенским. Пришел уладить вопрос с правами на стихи — поэт назначил встречу в Музее имени Пушкина, где проходила его выставка инсталляций «Видеомы». Сижу на банкеточке, вокруг экспонаты, рядом — молодой человек странной наружности тоже ждет Вознесенского, у него в папке рисунки. Разговорились, он показал свои работы, там библейские сюжеты, только в главной роли Буратино.
Тут из темноты выходит Андрей Андреевич, видит меня и восклицает:
— А, яйца дрозда пришли. Ну что там ваши яйца?
— Минуточку! — говорю. — Это не мои, а ваши яйца дрозда!
Так и познакомились, а я понял, какое название неизбежно получит песня.
Написать ее задумал еще не подозревая, что это «яйца дрозда» Вознесенского. Поэт Александр Бараш, на стихи которого у нас было много песен, как-то принес томик Уильяма Джея Смита. Я положил глаз на стих «Я тебя разлюблю и забуду». Но на дворе 1993 год, то есть уже нельзя просто использовать чей-то текст — надо решать вопрос с авторскими правами. Где мне искать американского поэта? Позвонил в РАО, там говорят: «Вот вам телефон Вознесенского, он редактор русскоязычного сборника, возможно, поможет». Звоню Андрею Андреевичу. «Знаете, — говорит тот, — Смит написал одно большое стихотворение, а я сделал из него сотню маленьких. И конкретно в том, которое вы выбрали, от Смита нет даже запятой. Поэтому все вопросы ко мне».
Я понимал, что моя песенка ломает судьбы парням с фамилиями Дроздов, Дрозденко, Дроздман и, возможно, Дроздошвили. Когда решили с «Новым московским сиртаки» попрощаться, я подумал: надо бы извиниться перед пострадавшими и организовал вечеринку «Ночь длинных дроздов». Для всех мужчин с «опороченными» фамилиями вход бесплатный, с другими птичьими фамилиями — пятидесятипроцентная скидка. Мы планировали последний раз исполнить свой хит, попросить прощения у многочисленного семейства Дроздовых, вызвать их на сцену и спеть с ними «Вы слыхали, как поют дрозды?», для чего распечатали бумажки с текстом. Однако я переживал: ну как не придут и на сцену никто не поднимется? Подстраховался и пригласил двух институтских дружков. Говорю им: «Пусть кто-то будет Дроздов, кто-то Дрозденко, подниметесь на сцену, представитесь и споете со мной». Ребята страшно боялись впервые петь в микрофон перед залом, поэтому до начала концерта выпили две бутылки водки.
За явку Дроздовых я волновался напрасно: когда объявил их выход, повалили самые настоящие, некоторые показывали охранникам паспорта. Выстроились шеренгой, и мы хором исполнили «Вы слыхали, как поют дрозды?». Все прошло замечательно! За исключением пустяка: друзья мои тоже проявили активность. Один был в таком состоянии, что на сцену его не пустили, второй же, когда члены семейства Дроздовых по очереди представлялись в микрофон, забыл, в чем заключалась его миссия, и произнес: «Александр Кожевников, «Мослифт».
— И часто у вас бывали такие вечеринки?
— В девяностые «Мегаполис» считался одной из самых ярких клубных групп Москвы, и мы регулярно придумывали всякие тематические концерты. На один пригласили всех шпионов Москвы — они могли не раскрываться, просто прийти потанцевать. Мероприятие прошло чинно-благородно, а вот марш невест на дискотеке «Мастер» мог закончиться фатально — от слова «фата». Радио «Европа Плюс» так его разрекламировало, что к нам пожаловали весьма странные пары на «гелендвагенах» — женихи в свободное от ухаживаний за невестами время, похоже, работали бандитами. Начали танцевать, кто-то кого-то задел, и понеслось! От драки крутые парни уже готовы были перейти к перестрелке. Мы понимали — повлиять ни на что не можем, и в ужасе продолжали играть. Несколько бандитов потащились на сцену, возмущенно вопрошая: «Что за фигню лабаете?! Ща вас всех загасим!» Гитарист от напряжения порвал струну, в полуобморочном состоянии убежал за кулисы ее менять и долго-долго не возвращался. Остались мы втроем... Тренькаем что-то, а между нами бродит агрессивный пьяный мужик с пистолетом. Москва девяностых, чего вы хотите...
Впрочем, неприятности случались не только в отечественных клубах и не только в девяностые. Об одном ужасном выступлении мне при знакомстве напомнил Евгений Гришковец. Он первым делом сказал: «Олег, я видел вас при очень жестких для «Мегаполиса» обстоятельствах...» Дрезден, 1988 год. Берлинскую стену вот-вот разрушат, и я открываю в клубе концерт махровым официозом — советско-гэдээровской песней «Дружба-Freundschaft»: «Нас ведут одни пути-дороги! / Так народы наши говорят. / Клич звенит от Одера до Волги: / «Дай мне руку, друг мой, Kamerad!» (* Стихи Виктора Урина.) С моей точки зрения, это был постмодернизм высокого полета. Но не все слушатели оценили тонкую иронию. В зал строем вошли неонацисты — бритые, в сапогах, как положено. Я пел: «Дружба — Freundschaft! Дружба — Freundschaft!», а нацисты, вскочив на скамейки, страшными голосами орали нам: «Смерть! Смерть!» Потом мы перешли к своим обычным песням в жанре new wave, и я начал руками делать волнообразные движения — крайне нелепо и угловато, поскольку худший танцор в мире. Неонацисты схватились за головы и завопили: «Кошмар! Кошмар!» Единственным человеком из Советского Союза, который это наблюдал, оказался Гришковец. Мы познакомились в 2003-м, то есть он помнил тот концерт пятнадцать лет.
— Откуда у вас любовь к Германии? Вы перепели на немецком «Ландыши», «Течет река Волга»...
— Я учился в немецкой спецшколе. Сначала не видел в этом решительно ничего хорошего: ребята во дворе дразнили фашистом. Если бы тогда родители нарядили меня в платье и завязали на голове бантик, думаю, страдал бы меньше. А потом случилось чудо. В 1975-м поехал от школы все в тот же Дрезден, и оказалось, что помню этот город, хотя ни разу там не был: шел по улице и знал, какой дом увижу за поворотом. Словно вспоминал... И с языком так же. В итоге именно благодаря песням на немецком «Мегаполис» заметили — а ведь до них мы были в Московской рок-лаборатории даже не на вторых, а на третьих ролях.
— Но почему?
— Потому что ни рыба ни мясо — то ли рок, то ли поп, слишком красиво, слишком мягонько. Успехи коллег, с которыми вместе пришли в Рок-лабораторию, вызывали у нас белую зависть. На первых ролях были «Бригада С», «Звуки Му», «Николай Коперник», «Альянс», «Ва-Банкъ», «Коррозия металла».
Году в 1986-м в «Текстильщиках» на квартире одного музыканта на тайную конференцию собрались ребята из разных рок-групп и организаторы подпольных концертов, чтобы обсудить, нужна ли нам Рок-лаборатория. А вдруг мы в нее войдем, тут-то нас всех и повинтят? Сошлись на том, что вступать можно: и нам выгодно, и властям. Власти держат под контролем субкультуру, а мы, став членами Рок-лаборатории, получаем право официально выступать в пределах то ли только Садового кольца, то ли Садового кольца плюс какого-то района. Нас тарифицировали, залитовали программы, то есть комиссия решила, какие песни можно исполнять, а какие нельзя. Вошли мы в Рок-лабораторию как группа «Елочный базар», а на фестивале в «Горбушке» двадцать седьмого мая 1987 года играли уже как «Мегаполис». Прекрасно помню тот день, поскольку считаю его днем рождения нашей группы. Но вообще-то нас далеко не на все фестивали звали, считая бесперспективными товарищами.