Алексей Шевченков: "Свою лучшую роль я еще не сыграл"
Проснулся... в бочке. Вылез весь в грязи и ржавчине, побрел по улице. Встречные шарахались. Когда спросил у прохожего где ближайшее метро, тот брезгливо отвернулся, как от бомжа. Интересно, если бы этому человеку тогда сказали, что перед ним будущий заслуженный артист, он бы поверил?
-Мечта об актерской профессии появилась у меня лет в пять или шесть, во многом благодаря советскому кино. Посмотрев по телевизору какую-нибудь захватывающую картину, я бежал к зеркалу и пытался сыграть самые яркие эпизоды.
В школе знали, что хочу стать артистом. Учительница начальных классов этим воспользовалась. Как-то сказала: «Леша, тебе надо подтянуть математику. С такими знаниями не поступишь в театральный институт». Во втором классе я, конечно, понятия не имел, какие предметы туда сдают, поверил ей на слово и налег на цифры. Но рвения хватило ненадолго. Точные науки — не мой конек. В общем, с мечтой пришлось распрощаться — учительница ведь сказала, что в артисты меня не возьмут!
Через пару лет придумал замену — решил стать каскадером. В то время лицедейство у меня ассоциировалось исключительно с кино, потому что в театре я никогда не был. Родился и вырос в Черняховске, маленьком городке в Калининградской области. За его пределы практически не выезжал.
Профессия каскадера казалась сродни актерской. Непонятно было только, где ей учат. С этим вопросом обратился в «Пионерскую правду» — не особенно надеясь на ответ. Но он пришел, да еще на красивом бланке с логотипом газеты, что стало огромным событием не только для меня, но и для всего класса и даже всей школы. Хотя по существу это была обыкновенная отписка: прилежно учись, будь хорошим мальчиком — и поступишь в любой вуз. Перед советским человеком все дороги открыты!
Когда и этот план потерпел неудачу, я все силы переключил на футбол. Занимался с девяти лет, причем достаточно успешно. В четырнадцать даже взяли в футбольную школу «Союз» в Москву. Пробыл я там недолго — через месяц не выдержал и вернулся домой. Слишком одиноко и тоскливо было в чужом городе, да и небезопасно. В столице тогда воевали молодежные группировки — любера, металлисты, другие полукриминальные элементы. Возвращаясь из «Лужников» с тренировки, мы с ребятами постоянно оглядывались, чтобы не нарваться на какую-нибудь шпану. Иногда пробирались к метро дворами. Как-то отправились на рынок продавать куртку и остались ни с чем — у нас ее отобрали.
Однажды шел по улице от метро «Новогиреево». В небе пылал закат. Вид был потрясающий, но меня неожиданно пронзила мысль: «Если сейчас что-нибудь случится, меня никто не найдет! Сгину в этом городе». Стало так страшно! Наверное, я просто был еще ребенком, поэтому чувствовал себя песчинкой в огромном мегаполисе...
Вернувшись в Черняховск, продолжил заниматься футболом. В семнадцать уже играл за калининградский клуб «Прогресс» и чуть не попал в одну из польских команд. Поляки выискивали у нас перспективных молодых игроков с целью их дальнейшей перепродажи в европейские клубы. И меня хотели купить, но сделка не состоялась. Я обиделся, разругался с руководством клуба и ушел из команды.
Именно в этот переломный момент, когда не знал, что делать дальше, в кармане каким-то волшебным образом нашлась бумажка с телефоном ЛГИТМиКа. Ее чуть ли не год назад всучила мне одноклассница Лариса, собиравшаяся в этот вуз: «Ты ведь когда-то хотел поступать в театральный? Вдруг пригодится!»
Машинально взяв бумажку, я тут же о ней позабыл. А когда неожиданно нашел, решил, что это знак: «Поеду в Питер!» Лариса, кстати, штурмовать ЛГИТМиК не рискнула.
Уже не помню, сколько летом 1992 года стоил билет на поезд Калининград — Санкт-Петербург, но для нашей семьи это были сумасшедшие деньги. И мама с отчимом их наскребли. Понимали, что мальчишке нужно дать шанс вырваться из провинции.
Семья у меня была самой обыкновенной. Отец и отчим — из рабочих. Мама — вообще от сохи, из деревни в Пензенской области. На момент знакомства с отцом у нее уже была дочка от первого брака — моя старшая сестра Лена.
У родителей жизнь не сложилась. Отец пил и распускал руки, маме доставалось даже во время беременности. Она всерьез опасалась, что ребенок родится больным. Какое-то время терпела выходки мужа, пыталась на него повлиять, а потом не выдержала. Ушла в никуда, когда мне было шесть месяцев. Кем только ни работала, чтобы прокормить двоих детей. Помочь-то было некому — родные жили далеко. Свекровь первое время была настроена против невестки. Потом, когда страсти постепенно улеглись, стала брать меня к себе. Ее дом стоял на окраине города, у самого леса. Мне там очень нравилось. Полдома занимали бабушка с мужем, полдома — мой отец. Мы с ним общались, но настоящей близости, искренних родственных чувств не было. Хотя должен сказать, что меня он никогда не обижал.
— Вы похожи на отца?
— Думаю, от него у меня внутренняя природа. Он был очень одаренным и творческим человеком, и это, видимо, передалось. Да и внешне мы похожи.
Отец работал в депо, но был невероятно артистичным, хорошо рисовал, писал стихи. Наверное поэтому нравился женщинам, которых у него было много. На мою матушку, правда, поэтические чары отца не действовали. «Писал мне какие-то стишки, — рассказывала она. — Хорошие или нет, не скажу. Я в них не очень понимаю». Мама — женщина простая, не какая-нибудь романтическая особа.
Возможно, в другое время и при других исходных данных отец мог бы стать артистом. Но он был из маленького городка, из очень простой семьи и далеко не красавец. А в советское время к актерам предъявляли другие требования в плане внешности, нежели сейчас. Думаю, невозможность реализовать себя, свои стремления и мечты и привела его к злоупотреблению алкоголем. Так он пытался справиться с разочарованием и тоской, заполнить душевную пустоту.
Я не пытаюсь оправдать отца. Некоторые его поступки все равно оправдать невозможно. Для меня стало шоком, когда мама рассказала, как он с ней обращался. В то время я был уже взрослым. В сердцах даже изменил фамилию — с Шевченко на Шевченков, — чтобы дистанцироваться от отца. Со временем отношение к нему изменилось, особенно когда он тяжело заболел и стал нуждаться в поддержке.
Алкоголь превращает в животное даже самого прекрасного от природы человека. Он отца и погубил.
— Мама нашла свое счастье?
— Мне было лет десять, когда появился отчим. Они с мамой вместе уже больше тридцати лет, хотя отношения у них своеобразные. Мама человек непростой — слишком долго тянула все сама и привыкла командовать. Отчиму с ней нелегко. Он настоящий мужик, самостоятельный, рукастый. Выпивает, не без этого, но в меру и никогда не впадает в агрессию. Сколько бы ни принял накануне, в семь утра уже на ногах, что-то делает по хозяйству. Они с мамой живут в моем загородном доме под Тарусой. Хотел взять к себе и сестру, но она предпочла остаться в Черняховске.
— По футболу потом не скучали?
— Скучал. И не очень верил, что затея с театральным не закончится пшиком.
В дорогу мама дала мне куриную ножку, лук и хлеб. Поезд приходил в Питер ранним вечером, а прослушивание в институте начиналось в двенадцать дня. Денег на гостиницу, как и на еду, не было, знакомых в городе — тоже, поэтому ночевал я на вокзале. Есть хотел ужасно, но терпел, чтобы растянуть свои скудные харчи. Ближе к ночи не выдержал, достал курицу — и тут подошел мужик бомжеватого вида:
— Хочешь подработать?
— А что нужно делать?
— Вагон разгрузить.
— Да можно...
— Тогда сейчас найду еще двоих ребят и вернусь за тобой. Что это у тебя? — схватил куриную ножку и убежал. Я даже ахнуть не успел.
Пришлось довольствоваться хлебом с луком. Обратно этот проходимец, конечно, не вернулся. На скамейке в зале ожидания я не выспался и утром безумно хотел спать и есть.
Прослушивание проводила какая-то женщина — как выяснилось впоследствии, Ариадна Николаевна Кузнецова, она преподавала у нас на курсе. Я прочитал ей отрывок из рассказа Федора Абрамова — романтично-печальный монолог про лошадей. Для пущей убедительности, дабы быть похожим на деревенского мужика, сунул в зубы беломорину. От недосыпа слезились глаза. Когда по щеке покатилась слеза, я обрадовался: «Как удачно получилось!» И тут услышал от экзаменаторши: «Хватит сопли разводить. Повеселее что-нибудь есть?» Я опешил. В моем представлении театр был искусством серьезным, замешанным на трагедийности. А она заявила: «С таким материалом вы вряд ли пройдете. Попробуйте взять что-нибудь другое». Но пропустила на экзамены.
На первом туре вместо строгой дамы я увидел какого-то мужчину. Оказалось, курс набирал Дмитрий Астрахан. Ему я читал отрывок уже «повеселее» — из «Василия Теркина». И прошел на второй тур, а потом и на третий.
Во время экзаменов иногородние абитуриенты жили в институтской общаге, девушки — в актовом зале, а юноши — в спортивном. Жизнь там не замирала ни на минуту. Представьте — одни ребята спят на раскладушках, другие играют в баскетбол, третьи репетируют, и все это одновременно. Спали мы часа по два, но энергия била ключом. Вспоминаю это время с огромным теплом.
Последним испытанием стало сочинение, которое было достаточно написать на троечку. Все остальное я сдал, меня уже практически приняли в институт. Думал, что с сочинением проблем не будет, уж в нем-то я блесну своим красноречием и оригинальностью мышления. Но неожиданно получил двойку.
Стою в полном шоке в коридоре, и тут подбегают какие-то девчата:
— Срочно пишите заявление, что вы в этот день болели!
— Я же не болел...
— Делайте, что говорят, и пересдадите сочинение с кукольниками.
Кукольники на меня потом смотрели как на врага народа: «Наверняка блатной! На турах мы его не видели».
На пересдаче среди преподавателей литературы я, к своему удивлению, обнаружил Астрахана. Тут появился легендарный Юрий Николаевич Чирва, завкафедрой русской литературы и искусства:
— Дмитрий Хананович, а вы что здесь делаете?
— Да вот собираюсь снимать кино про абитуриентов. Хочу понаблюдать, как они ведут себя на экзаменах.
Чирва, конечно, все понял. Посмотрел на меня, на Астрахана и откланялся:
— Не буду вам мешать!
Меня сразу окружили заботой, я получил свою тройку и все-таки поступил.
— Учиться было легко?
— Мне нравилось, а когда нравится, все легко. Конечно, были определенные сложности. Мы расходились с Астраханом в понимании некоторых вещей и профессии как таковой. Это нормально, не плохо и не хорошо. Хотя с другим педагогом — Ильей Михайловичем Макаровым — были ближе по многим параметрам. Не хочу никого сравнивать или обижать, Дмитрию Ханановичу безумно благодарен. Если бы не он, я бы вообще не попал в институт.
Ребята у нас подобрались яркие, талантливые. Самыми старшими были Андрей Федорцов и Геннадий Свирь, самой младшей — Аня Банщикова. А безусловной звездой курса — Марк Горонок. Астрахан считал его гением. Марк был обаятельным, легким. Правда иногда заигрывался и рассказывал о себе невероятные истории — как якобы воевал в спецназе в Закавказье, сидел в зиндане.
Горонок часто вызывал у меня недоумение: ну почему ему достаются лучшие роли? А Гена Свирь — искреннее восхищение и даже белую зависть. Я его очень уважал и ценил. Гена обладал редкой индивидуальностью. Внешне — типичный герой, красивый, мужественный, такой Джордж Клуни, и при этом замечательный характерный артист. За время учебы многие из нас снялись в картинах мастера «Ты у меня одна» и «Все будет хорошо». Они были очень популярны во второй половине девяностых — начале нулевых. В фильме «Все будет хорошо» Горонок сыграл молодого гения Петю Смирнова, главную роль. А Свирь — музыканта Сергея Карелова, приезжавшего на трех машинах за любимой, роль небольшую, но яркую. И запомнился.