Юркие люди
Русская классика полна маньяков, Серебряный век предпочитает депрессию. По Рогожину и Хлестакову плачет ток-шоу на «Первом», дяде Ване помогут таблеточки.
Герои Анны Лужбиной не сидят на этих биполярных качелях. Они не блистают и не гниют, а тихо истончаются. Мент вспоминает кошку в зимнем парке. Девочка колдует под яблонями, пока погибают родители. Не русская, а японская литература: ноль надрыва. Время меняется. Новой реальности – новые способы от нее уйти. Своих героев Анна называет юркими людьми. Евгений Бабушкин
Прогноз погоды
Кошка Буся умерла в сентябре. Шишкин пытался как-то уберечь ее, вытаскивая то из шкафа, то из-под кровати, но все без толку. Буся умерла, когда Шишкин был на дежурстве. Он вернулся домой, а у двери стояла коробка из-под новых сапог, в коробке – Буся. Где-то на кухне включен был телевизор с прогнозом погоды, гремела посуда, шумела вода, а потом шума вдруг стало меньше, и остался только спокойный женский голос, что-то о переменной облачности.
– Вот, – жена возникла в коридоре с полотенцем в руках, – нашла ее в шкафу, рядом с бронежилетом.
Шишкин замер в дверном проеме. Ни зайти не получалось, ни выйти.
– Так жалко мне твою Бусю. Ты сам как?
Шишкин посмотрел на часы, но что на них было – сразу же забыл.
– Жалко, естественно, умная была кошка, – сказал он. – Грустно.
– Ты бы, Шишкин, хоть голос изменил, когда тебе грустно.
– А как еще говорить? Живее не станет. Пойду похороню ее в парке.
– Ну давай. Может, у какого-нибудь большого дуба? Или, наоборот, у березки, как лучше?
Шишкин кивнул, сел на корточки и закрыл коробку с Бусей крышкой. Потом снова посмотрел на часы: до поставленной цели ему нужно было пройти еще 12 000 шагов. Три больших круга по парку, не меньше.
– Зонт захвати, передавали дождь вечером, – сказала жена и ушла в комнату.
Часы-шагомеры Шишкину подарил племянник на день рождения, еще в начале июня. А когда Шишкин надел часы, племянник сказал:
– Покажи бронежилет. Мне для пейнтбола.
И Шишкин пошел за бронежилетом, не зная особо, где искать. Работа теперь все больше в отделении, тихая и вялая, в простом костюме, без лишней возни – награда за хорошую службу. Раньше страшно было выйти из дома, а сейчас в полиции естественный прирост каждый год, совсем без убыли.
Он нашел бронежилет в бельевом шкафу, рядом с гостевым постельным комплектом. Там же в темном углу сидела Буся и пялилась блестящими глазами-точками. Шишкин вытащил ее, костлявую и легкую, и положил на диван. Потом попытался надеть на себя бронежилет, но ничего не получилось. Племянник зашел в комнату и присвистнул.
– Пузо от сидячей работы, – объяснил Шишкин, – раньше каждый день упаковывал, теперь сижу в кабинете.
– Так делай часы на 20 000 шагов, через три месяца будешь опять в бронежилете.
Шишкин пожал плечами.
– Мент всегда должен быть в форме! – племянник поперхнулся смешком.
– Будь Буся собакой, – сказала жена, – Шишкин ходил бы в парк каждый день. А так они оба только спят, когда дома. Кыс-кыс-кыс. Буся, Буся, Буся...
Буся подошла не к жене, а к Шишкину и подставила голову под ладонь. Коротко мурлыкнула, будто бы кашлянула, и ушла.
Наутро Шишкин впервые поставил себе цель в 20 000 шагов. И проходил так все лето, а после Бусиной смерти он ходил все свободное время, даже на работе, даже иногда от стены к стене.
Все шутили, что Шишкин либо ходит, либо спит. До участка пешком. С работы возвращается – идет в парк. Ночью приходит – сразу спать. Наутро не встает с кровати, а делает шаг с нее.
Их парк с мутным прудом Шишкин обходил в день по несколько раз. Видел он мало, вода и деревья, но чувствовал запахи. Пахло то скошенной травой, то водорослями, то листвой. Какое-то дерево пахло женскими духами. Другое пахло сараем, в котором жили лошади и в котором Шишкин любил играть в детстве. Иногда дерево пахло не прошлым, а настоящим: участком, человеческой кожей, обезьянником, особенно клены почему-то так пахли. Ель рядом с могилой Буси пахла Бусиной шерсткой.
Помимо Шишкина в парке гуляли другие люди. С одним старичком в коричневом берете они виделись почти каждый день: тот сидел на лавочке по дороге к пруду, а иногда вставал, чтобы покормить синиц.
Шишкин с ним почти не разговаривал, просто здоровался или даже кивал головой. Один раз старичок сам подошел к Шишкину, спросил у него что-то про первый снег и про заморозки, а потом достал из кармана пальто горстку со всем, что в этом кармане было. Рассматривал на ладони семечки, камушки, монетки, перышки, и сразу же к нему подлетела синица.
– Ко мне синицы никогда не садятся, – пожаловался зачем-то Шишкин.
– А дома есть какие животные? Синицы, а в особенности синицы-московки, хорошо чуют запахи.
– Была кошка Буся, но умерла.
– Тогда, может, они твою Бусю и боятся. Старая была кошка?
– Старая. Ей сегодня 19 лет и 4 месяца.
– Не отпустил ты ее, получается.
– Я в такое не верю, – сказал Шишкин, задумавшись, – да и как не отпускать, если сами уходят?
Старичок сделал три шага обратно к лавочке и завибрировал. Достал из кармана лупу, поднял руку и посмотрел на часы.
– Ну, я домой. Прошел свою дневную норму. Шишкин запрокинул голову. Все слегка закружилось: синички сидели на самых высоких ветках и внимательно за ним наблюдали, верхушки деревьев шевелились от ветра, небо было в темно-серых осенних тучах, а через тучи летели утки.
Еще Шишкин видел бегунью в ярком спортивном костюме, но каждый раз издалека. Она убегала, как сытая белка, или просто сворачивала, где даже тропы никакой не было. Шишкину было неприятно. Он что, опасно выглядит? Или она тоже кошки его боится? Однажды он разозлился, открыл рот, чтобы крикнуть бегунье, что он – хороший человек. Но нужного слова не нашел, только закашлялся.
Еще через парк проходили собачники и рыбаки, прямо к пруду. Потом собачники шли обратно, а рыбаки сидели часами и ждали рыбу, но рыбы не было. Шишкину нравилось наблюдать, как они сидят с удочкой, воткнутой в спокойную воду. Раз в полчаса их лицо напрягается, рыбаки вытаскивают удочку, но на крючке у них либо водоросли, либо рыбка размером с мизинчик, либо пустота. Они тоже с Шишкиным не общались, рыбаки разговаривали только с рыбаками, но хотя бы не убегали и не прятались.
А гулял Шишкин только с лыжником, хотя лыжником тот не был, просто ходил с палками и очень энергично ими работал. Поэтому лыжника всегда было слышно, а еще видно, из-за желтой куртки и полосатой шапки с надписью «Спорт». У него тоже были часы на 20 000 шагов. Лыжник обрадовался, когда узнал, что Шишкин полицейский.
– А я думал, все менты с мигалками ездят, зачем тебе ногами ходить?
Шишкин забыл уже и про живот, и про бронежилет, и про многое другое, но сказал, что хочет похудеть.
– Здорово. А я за сердцем своим ухаживаю. Рыбий жир пью и занимаюсь скандинавской ходьбой. Думал сначала немецкую овчарку завести, потом передумал. Купил часы и палки...
Больше всего лыжнику нравилось слушать истории Шишкина о службе в полиции, а сам он рассказывал, что видел, как менты в этом парке скручивали маньяка и били его ногами.
– У всех ментов холодный ум, – сказал лыжник, – иначе маньяка не отловить.
– Почему холодный?
– Ну даже ты. Так стелешь, будто бы радио включил. Новости. Или криминальная хроника. И Ларин так стелил.
– Какой Ларин?
– В «Улице разбитых фонарей». Видимо, работа у вас такая. Путь воина. Отстраненность. Сила. Никаких переживаний.
Шишкин повернул голову и увидел, как вдоль подмерзших голых кустов к пруду двигаются утки. Он посмотрел на них внимательно, и утки остановились и тоже посмотрели в ответ, а потом одна из них крякнула.
– И почему утки перестали улетать на зиму? Ленятся, видимо, – сказал лыжник, – не понимаю, что им жрать зимой. Да и летом тоже. В этом пруду, как в луже, даже лягушек нет.
Шишкин втянул носом воздух. В этом месте, у пруда, часто пахло горячим молоком.