Портрет
Кирилл Серебренников
Режиссер, 47 лет, Москва
«Давайте посидим еще немного, – предлагает Кирилл Серебренников и проверяет время; премьерный показ его фильма «Ученик» в Латвии закончится через 20 минут в кинотеатре за углом. – Совсем не хочется приходить раньше». Официантка уже готова убрать посуду и протереть стол. Почти два часа мы сидим в центре Риги, в кафе Raw Garden. В меню – цельнозерновой овес, овощной хлеб, очищающие коктейли и прочие смузи. В тарелке на столе – остатки конфет из ягод годжи и злаков. «Не убирайте, этим я буду кормить журналиста», – шутит один из самых востребованных российских режиссеров. Вокруг, кажется, не осталось ни одного человека.
И мы остаемся еще ненадолго. Уже без диктофона. Нужно отдышаться, поговорить о чем-нибудь отстраненном: впереди его ждет очередной раунд вопросов – теперь уже от латышских зрителей. Будет среди них и такой: «Почему в вашем фильме все несуразные и немножко юродивые – вы русофоб?» «Надеюсь, я дружу с юмором, – парирует Серебренников этот же вопрос от меня. – Абсурд русской жизни!» Перед входом в зрительный зал он как будто готовится к испытанию: тяжело вздыхает, отходит в сторону и собирается с мыслями. На следующий день он скажет, что плохих или хороших вопросов не бывает. Нужно просто набраться терпения. Зайдя в режиссерскую, чтобы переодеться к концу нашей театральной фотосъемки, он мужественно произнесет: «Нет, мы еще не закончили!»
В Латвийском национальном театре он работает не первый раз. Сейчас у него спектакль по пьесе драматурга Марюса Ивашкявичюса. «Ближний город» – современная сказка про мечты и желания. Желания в том числе сексуальные: муж и жена теряют интерес друг к другу и вечерами по очереди сбегают в ближний город. «Покажите секс-клуб», – просит режиссер актеров на репетиции. В привычных для себя условиях он куда более раскрепощен и воодушевлен. Репетиция больше похожа на тренинг: актерам предлагают различные обстоятельства, и в зале под музыку они должны как-то взаимодействовать друг с другом. В национальном театре спектакли, разумеется, на латышском языке. У режиссера свой подстрочник в сценической версии пьесы. Серебренников уже набросал, как будут выглядеть основные мизансцены.
– Когда я беру текст, я либо слышу его, либо не слышу. Есть тексты, которые для меня звучат, а есть тексты, которые глухи, и с ними ничего не поделаешь – музыка не возникает.
– А эта внутренняя музыка, она от чего идет – от слова, от стилистики?
– Неизвестно. Вот я слышу, и все. Я более-менее работаю с музыкальными структурами. Я говорю «структура», но имею в виду все вместе: пластическое и визуальное решение. Мне кажется, что я вспоминаю спектакль, который уже был поставлен. Он уже есть, я этот спектакль уже видел, я просто должен его вспомнить.
Актеры латвийского театра робко прикасаются друг к другу, берутся за руки, кладут головы друг другу на плечи. «Для чего вы пришли сюда, не забывайте! – Серебренников все время в черных очках, в черной кепке; он всегда выглядит модно. – Потрогали друг друга и дальше пошли искать, как в магазине. И не надо ничего изображать. Less is more». Самый молодой из актеров – еще выпускник театральной студии, ему чуть больше двадцати, «свежая кровь», но не говорит и не понимает по-русски – его поколение в Латвии свободно общается на английском. Особенно когда язык тела не очень удается. Как сейчас.
– Мне всю жизнь говорили, что у меня на сцене все голые, а это было не так. Говорили: ой, современный театр – это все голые и матерятся. Откуда они это взяли? Но я подумал: надо все-таки сделать, наконец, так, чтобы все были голые, и закрыть эту тему.
Снимать с себя одежду латышским актерам не придется: площадка все-таки академическая. Это у себя в Москве, в «Гоголь-центре», Серебренников может позволить все что захочет. Там он – худрук и совсем недавно выпустил премьеру, в которой несколько актеров выходят на сцену полностью обнаженными. Их тела стали частью спектакля «Машина Мюллер», в основу которого легли интеллектуальные тексты драматурга Хайнера Мюллера о сексе и смерти. В России обычный зритель о нем ничего не слышал. В остальном мире его называют последним немецким классиком, первым после Брехта.
– Тело, на самом деле, – один из самых сложных инструментов. Мне было интересно сделать так, чтобы люди на сцене постоянно были голыми, а зрители про это даже не думали.
К спектаклям, подобным «Машине», принято добавлять заезженный штамп «самая ожидаемая премьера года». Чем-чем, а таким количеством рецензий вряд ли похвастается какая-нибудь другая современная постановка московского театра. Сати Спивакова в ней задирает юбку и демонстрирует свои красивые ноги, стоя напротив вентилятора, Константин Богомолов (еще один громкий режиссер, это его первый актерский опыт на большой сцене) смешно двигается в платье и туфлях на высокой платформе, а певец Артур Васильев, обладатель редкого контратенора из шоу «Голос» на Первом канале, исполняет Перселла и «Миллион алых роз». Происходит все это на фоне телевизионной хроники разрушений прошлого века, и восемнадцать обнаженных тел на сцене постоянно совершают всяческие кульбиты в реальном времени на протяжении всего действия.
– Меня постоянно обвиняют в провокациях. Ну да, я работаю с провокацией. Мне просто это кажется важным. Вообще, театр, если он не выводит зрителя из зоны комфорта, – это зря потраченный вечер.