Нетипичный Обнинск
Как российский город захлебывается от новых мигрантов
«Родители Сархата (имя изменено – прим, автора), срочно придите в школу, иначе за свои действия я не отвечаю». Такая запись появилась в родительском чате обнинской школы номер шесть 20 января. Отправила его Евгения Ц. — мать ученицы четвертого класса.
Ей быстро ответили: «Что случилось?!»
«Осталось только изнасиловать мою дочь, — настрочила Евгения. — Здесь мне неудобно писать о таком. Один ее держал, другой закрывал, третий щупал, рассказывая, в каких позах он будет насиловать ее. Как мне теперь отпускать ее в школу?»
«Пишите заявление в полицию, — ответила ей в чате Наталья Б. — Если мы не начнем защищать наших детей, на месте вашей дочери скоро окажется другая девочка. Я на каждом родительском собрании говорю: не молчите! НЕ МОЛЧИТЕ!»
Двадцатого января в школе произошел неприятный инцидент: на перемене трое учеников четвертого класса — Сархат К., Насрулло Т. и Муззафар С. — пристали к ученице четвертого класса. Новость об этом быстро распространилась в телеграм-каналах и местных пабликах. Когда Евгения Ц. прибежала в школу, одного из троих мальчиков уже забрал отец. Она встретила только мать другого. Та замахала на Евгению руками и ушла, ничего не сказав. Она не говорит по-русски. Директор вызвала полицию. Евгения написала заявление.
Через несколько часов в школу приехали представители администрации. Министерство образования Калужской области в своем официальном комментарии назвало произошедшее «конфликтом между учениками» и пообещало сделать все для стабилизации ситуации в соответствии с законом. Трактовка произошедшего, то есть выбор слов, вызвал волну насмешек в пабликах. Особенно в паблике «ВКонтакте» «Типичный Обнинск». Скоро стало известно и о том, что Следственный комитет случаем не занимается, поскольку факта изнасилования не было, а было «некорректное поведение мальчиков по отношению к девочке». В пабликах пошла новая волна — негодования. На этом этапе к ситуации подключился Совет по правам человека при президенте, пообещав приехать из Москвы.
Тридцать первого декабря, когда уже стало известно о том, что отец одного из мальчиков будет депортирован на родину за нарушение миграционного законодательства, в родительский чат пришла открытка, на которой была изображена новогодняя елка. Ее сопровождал текст: «Желаю вам обрести самое ценное. Сохранить самое дорогое. Простить несправедливое. Забыть грустное. Приобрести лучшее». Ее прислал отец одного из мальчиков. Она провисела до конца новогодних каникул, и никто из родителей на его поздравление не ответил.
Русский лубок
В кабинете главы администрации города Татьяны Леоновой за большим столом — чиновники, министры, представители общественности, МВД и управления образования. Идет обещанная встреча с членами СПЧ. Много синих мундиров. На стене — картины обнинского художника Юрия Шерова, написанные в стиле русского лубочного наивного примитива.
— Я читала, — эмоционально произносит на чистом русском Евгения Ц. — невысокая женщина азиатской наружности, — что родители этих мальчиков заплатят штраф в пятьсот рублей. В «Типичном Обнинске» уже написали: «О! У нас в стране можно на тысячу налапать! На полторы!»
Она поворачивается к чину МВД — седому строгому мужчине. «Это не так», — спокойно и мягко отвечает тот, хотя по его голосу слышно: эти интонации непривычны для него.
— Но я же читала про штраф в пятьсот рублей! — повторяет она. — Вот нам сказали прийти в школу нарядными потому, что Новый год. Дочь у меня надела сарафан, он трикотажный, мы его сшили, чтобы попу только прикрывал. Надела блузку белую и сидит в классе чем-то своим занимается. Ну, ноги расхлебенила. Одиннадцать лет, еще не понимает. — Она простодушно обводит взглядом собравшихся. Женщины в синих мундирах опускают глаза в стол. Чиновники держат лица, стараются не встречаться с Евгенией взглядом. И в общем за столом возникает атмосфера конфуза. — А эти мальчики, — продолжает она, — сели под парту и всему классу рассказывают, какие у нее трусы! Ребенок плачет, бежит к психологу!
— Незнание русского языка, чужая обстановка создают дополнительный фактор агрессии для детей-инофонов, — смешавшись, произносит кто-то из чиновников.
— Тогда не надо пускать в Россию без русского языка, — поворачивается к нему Наталья Б. — представительница родительского комитета, сидящая рядом с Евгенией.
— У меня дочь — наполовину узбечка, — говорит Евгения. — Там нам говорили: «Езжайте в свою Россию!» Мы приехали. А тут банда какая-то! Да вы спросите у людей в том районе, где они живут. Они боятся детей на улицу выпускать.
— Евгения, по вашей ситуации… — берет слово правоохранительный чин, — мы с вами еще дополнительно встретимся и дадим правовую оценку. Но есть административный закон. И когда где-то пишут, что штраф всего пятьсот рублей… вы должны понимать, что это мера административного характера. Она должна быть. Эти дети встали на учет, вплоть до того что мы выносим их на комиссию по делам несовершеннолетних. Событие произошло в декабре. Вы официально обратились — молодцы. У нас есть судебное решение — выдворение одного из родителей, не только штраф. Данный факт сейчас на контроле у судебных исполнителей. Он уже забрал документы ребенка из школы и увозит его из России. И этот факт мы по всем базам проведем. По второму мальчику… Вы же меня простите, что я называю его «мальчиком»? Да, они совершают взрослые поступки, но они еще дети, и я не могу называть их иначе. По второму тоже протокол составлен, и его мы подали на комиссию по делам несовершеннолетних. И говорить, что это просто штраф… неправильно. Да, наша обязанность — его воспитать и улучшить, привить ему какие-то позитивные моменты. Чтобы он понимал, что такое девочка… Ценности в жизни — не убий, не укради. Но если этого ему не дано и он идет вразрез… мы вынуждены… вот так. Но говорить, что мы оставили это без внимания… Нет!
— Я всегда говорю своим детям: «Если вас обозвали, не обзывайте в ответ!» — воодушевленная его похвалой, продолжает Евгения. — У меня две дочки, и я им постоянно говорю: «Можешь помочь — помоги. Неважно, что он до того сделал». Мы учим своих детей понимать, что такое хорошо, а что такое плохо.
— Молодцы, — повторяет в стол чин.
— А почему они вообще должны чувствовать себя в школе как короли? — не успокаивается Наталья Б. — Эти Сархат и Насрулло ногой открывают дверь в класс. На них не действуют вызовы к директору. Их есть за что наказывать и без того. Почему все молчат про избитого ими мальчика? Никто не хочет выносить сор из избы!
— Дело не в соре, — говорит член СПЧ, — дело в сложной ситуации с мигрантами, которая сложилась в Калужской области. И мы все хотим ее решить.
— Решить? — переспрашивает Наталья. — Ре-шить? А как вы хотите ее решить, когда… да вы зайдите в поликлиники. Там сидят только они. Вы зайдите в МФЦ. Там на пятьдесят мигрантов один русский. Там сидят молодые мигрантки, по-русски они не говорят, но уже родили на территории России детей. Теперь встают на пособие. Вы зайдите в женскую консультацию. Там беременные — только они. Как вы хотите это решить?
Никто ей не отвечает. Она обводит всех глазами.
Сто семьдесят миллионов
В ноябре 2021 года на миграционном учете в Калужской области состояли 53 200 иностранных граждан, из них 39 600 — граждане стран Средней Азии, в том числе 20 800 — граждане Таджикистана, 15 600 — Узбекистана.
По оценкам правительства Калужской области, с 2012 года количество мигрантов, ежегодно получающих гражданство, выросло почти в восемь раз — с 0,83 тысячи в 2012 году до 6200 в 2021-м. Основным путем получения гражданства стало участие в Государственной программе переселения соотечественников, проживающих за рубежом, в Российскую Федерацию. В 2021 году 65% участников программы составляли этнические мусульмане (здесь цитируется источник из управления социальной защиты Калужской области – М.А.). Активнее программой пользуются граждане Таджикистана, хотя, согласно переписи населения в этой стране за 2010 год, количество русских в этой стране равнялось лишь 0,5 процента от общего населения. Кроме того, для участников этой программы не предусмотрен экзамен на владение русским языком. Сдавать комплексный экзамен на знание русского языка, истории и основ законодательства необходимо только для получения патента на работу. А получение гражданства участниками программы такого требования не предполагает. К тому же участники этой программы сохраняют и гражданство своей страны.
Сейчас доля учащихся — выходцев из Средней Азии — в школах Калужской области — 6,4 процента. В северных районах области их больше — 10 процентов. В Жуковском районе еще больше — 17 процентов. В пяти школах число мигрантов превышает 20 процентов, а в некоторых классах их количество достигает 44 процентов. По официальной статистике, 30 процентов этих детей совершенно не владеют русским языком, но имеют российское гражданство.
Совещание окончено. Сотрудники правоохранительных органов первыми покидают мэрский кабинет.
— А сколько в Обнинске учится детей мигрантов? — останавливаю я начальницу управления образования.
Она протягивает мне блокнот. Всего обучающихся в школах Обнинска — 15 664. Из них с неродным русским — 2067. Итого — 13,2 процента. 956 из них — дети мигрантов, остальные уже получили российское гражданство.
— Хотя они русским не владеют, — заглядывает из-за моего плеча в блокнот Наталья Б. — Но гражданство получают.
— Школы стараются с ними дополнительно заниматься, — парирует начальница. — Но, да, не все они владеют русским. Кто-то уже получше говорит, а кто-то чисто. Это зависит от уровня семьи. Ребенок при поступлении в школу проходит тестирование, мы проверяем уровень его подготовки. И сажаем в тот класс, который ему подходит. Вот почему в том четвертом классе шестой школы учатся ученики старше. Тем мальчикам уже тринадцать лет. Но у них уровень усвоения программы соответствует четвертому классу. В этом классе двадцать семь учеников. Одиннадцать из них — дети из разных республик, включая Молдавию и Украину. Шесть из одиннадцати — мигранты, остальные — граждане. И я надеюсь, что ситуация в этом классе наладится и все будет хорошо.
— А иначе нам придется уходить в частную школу, — говорит Наталья. — Но денег таких у нас нет. Из нашего класса уже ушли два отличника. Шесть учеников плохо говорят по-русски. Они тормозят обучение. Почему все молчат?
Тем не менее в кабинете не молчат. Когда совещание закончено и родители уходят, по кабинету начинают плыть тихие разговоры. «Она, таджичка, приехала. У нее пять детей. С мужем не расписана. По нашим законам — мать-одиночка. Муж уезжает куда-нибудь в Ростов работать, а она получает выплаты». «Они, получается, малообеспеченные. А наши многодетные работают. И в категорию малообеспеченных не попадают». «За девять месяцев прошлого года мы потратили на все это сто семьдесят миллионов рублей…». «Сто семьдесят?!» «Прощу прощения, я не ослышалась… сто… семь-де-сят?!»
В 2021 году в Калужской области ежемесячная выплата на первого ребенка, родившегося в семье, доход которой не превышает двух прожиточных минимумов, составила 11 тысяч 333 рубля. Из них 30 процентов стали гражданами России в период с 2019 по 2021 год. В соответствии с законом Калужской области «О ежемесячной денежной выплате при рождении третьего ребенка или последующих детей до достижения ребенком возраста 3 лет» установлена ежемесячная денежная выплата на третьего ребенка (и последующих детей). Ее размер — 11 550 рублей. В 2021 году ее выплатили 795 семьям на 862 детей. Из них 60 процентов стали гражданами РФ с 2019 по 2021 год. Ежемесячная выплата на детей в возрасте от семи лет. Она выплачивается с 2020 года. Размер выплаты в зависимости от доходов семьи в 2021 составлял 50% — 5777 рублей, 75% — 8662 рубля, 100% — 11500 рублей. За 2021 год в Калужской области ее получили 2258 семей на 2802 детей. Из них 40 процентов стали гражданами РФ в течение двух последних лет. Сейчас — в 2022 году — в Обнинске 2042 многодетные семьи. Из них 40 процентов стали гражданами РФ недавно. Ускоренная процедура получения гражданства позволяет новым гражданам претендовать на региональные и социальные выплаты, предназначенные многодетным и малоимущим. Сто семьдесят миллионов, о которых шла речь выше, — это те самые социальные выплаты. Поток заявлений на прием в школы детей-мигрантов продолжается. Значительная часть этих детей не говорит по-русски. Родители русскоговорящих детей жалуются: незнание русского языка частью класса замедляет и затрудняет процесс обучения. Все это вместе взятое вызывает возмущение местных жителей и их нетерпимость к мигрантам и новым гражданам. И, кажется, местная власть это понимает, но, комментируя ситуацию, предпочитает держаться терпимости и толерантности.
Школа № 6
— Читали в «Типичном Обнинске» — мальчик Артем Волков сегодня умер?! — спрашивает молодая худенькая учительница собравшихся в кабинете директора школы номер шесть. А их пять — учителей.
Сегодня городской паблик снова кипит: восемнадцатилетний житель Обнинска прыгал во дворе со скамейки у подъезда и ударился грудью о перила. Скоро у него сильно заболел живот, и он поехал с матерью в больницу № 8. Хирург отправила его на рентген, там ничего не нашли, Артему прописали обезболивающие, а на следующий день он умер.
— От внутреннего кровотечения, — с сожалением говорит та же учительница.
В кабинете появляется Нина Анатольевна — директор школы, интеллигентного вида женщина с ниткой жемчуга на шее.
— Какой мальчик умер? — с тревогой спрашивает она. — Из нашей школы?!
— Из другой! — успокаивает ее учительница.
И в этом кабинете сразу чувствуется та же атмосфера конфуза.
— У нас конфликта с мигрантами в школе нет, — начинает директор, обращаясь ко мне. — Для нас все дети одинаковы — русский, украинец, белорус или таджик. Нам все равно, с кем работать и кого учить. И все конфликты у нас — межличностные, детские, но никак не межнациональные.
— Но разве это детское, когда к девочке лезут с домогательствами? — спрашиваю я.
— Да, взрослый конфликт, — быстро соглашается директор. — Но чего греха таить… Что, раньше такого никогда не было? Ничего такого в школах не происходит? Наша реакция на случившееся была однозначной. И мы предприняли все, что могли, в отношении тех детей. Мы вызвали полицию, вызвали родителей этих мальчиков. Я настояла на том, чтобы мама девочки писала заявлению в полицию. И мы посчитали, что инцидент исчерпан. Мы должны были как-то тормозить этих ребят, если их родители бездействуют.
— Их родители ничего вам не сказали? — спрашиваю я.
— Ну… родитель одного мальчика был довольно категоричен, — отвечает она. — Он даже пытался тут своего ребенка воспитывать силой, и нам с Натальей Михайловной пришлось защищать мальчика от него. А мама второго пришла с претензиями к девочке — что та его спровоцировала. Пришлось ей объяснять, что в данном конфликте девочка… ну никак не могла спровоцировать. Тогда мама сразу заняла такую позицию: «Я по-русски не говорю и вас не понимаю». Хотя я ей пыталась объяснить, что мы не позволим себя так вести. Но попытки изнасилования, которая уже несколько недель муссируется СМИ, не было. Ну как вы себе представляете изнасилование в классе, где двадцать семь человек?
— Так что в результате было?
— Потрогали, — отвечают хором учителя. — Физическое, конечно, было, но больше психологическое. На русском они ей говорили. Они с первого класса учатся в этой школе и на русском изъясняются хорошо.
— Я начала урок, — говорит рыжая молодая учительница, — смотрю, девочка какая-то не такая, села на заднюю парту, а обычно она вперед садится. Я понимаю, что что-то с ней не то. Спрашиваю: «Ты не заболела?» — «Нет». — «А что тогда случилось?» Она мне рассказала, я возмутилась! Я пошла к директору. Я должна была! — как будто убеждает она саму себя в том, что весь этот скандал оправдан. — Из соображений человечности.
— По законодательству, — вступает директор, — у нас нет реальных прав воздействовать на этих детей. Вот смотрите, родители этого класса написали мне требование шестого декабря — удалить этих детей-инофонов из класса (после избиения на улице возле школы постороннего мальчика. — М. А.). Я им в ответе пишу: по закону о российском образовании, я не имею права исключать детей-инофонов до достижения ими пятнадцати лет. Я могу вынести этим ученикам дисциплинарное взыскание, провести профилактическую беседу, вызывать родителей. Но я не имею права выбирать для них домашнюю форму обучения, это право родителей. Поэтому, когда сразу после избиения мальчика произошла ситуация с девочкой, я сказала: «Пишите заявление в полицию».
— Для вашей школы увеличение количества детей с неродным русским чувствительно? — спрашиваю я, избегая слова «инофонов», находя что-то неприятно притворное в его фонетике и лексическом значении. Словари дают такую расшифровку его значения: «инофон» — носитель иностранного языка и соответствующей картины мира.
— Конечно, чувствительно, — отвечают учителя.
— И это сказывается на учебном процессе? — уточняю я.
— Конечно! — хором отвечают они. — А как вы думаете, когда ребенок-инофон даже звуки слышит по-другому? Он учебный материал не воспринимает. Понятно, что на него нужно потратить больше времени и сил. Но все-таки есть инофоны, которые хотят учиться.
— У этих мальчиков был языковой барьер, поэтому мы их оставляли на повторное обучение, — говорит директор. — Но у нас, например, есть Гафур (имя изменено – М.А.), он учится на четыре и пять. Он не замечен ни в каком хулиганстве. Но его родители прикладывают для этого усилия. А здесь папа у Сархата не всегда нас слышит и встает в позицию: «Вы не любите моего сына!» Да неправда! Что значит «не любим»?! Выполняй задания, и будешь молодец. А Сархат мог бы учиться с его головой. Сложнее всего с детьми, которые в последнее время приезжают, — они вообще неговорящие.
— А как вы можете его учить, если он вообще по-русски не говорит?
— Для этого они дома должны постоянно говорить на русском. У нас сейчас опыт первого класса: они отучились полгода, стали примитивно русский понимать. Но это большие усилия учителей. Родители нам говорят: «Я к вам привел. Вы учите!». А как их учить, если я открываю учебник, а он меня не понимает. И мы все равно открываем учебник и пальцем тыкаем.
— А разве такие ученики не тормозят обучение класса?
— Тормозят! — хором говорят учителя. — А что делать?! Поэтому и уровень образования снижается, и это ужасно. Мы остаемся с детьми-инофонами после уроков, занимаемся ими.
— Бесплатно? — спрашиваю я.
— А что нам остается делать? — спрашивают учителя. — Они, сюда приезжая, изначально должны говорить по-русски.
— Раньше они приезжали с каким-то знанием русского. А последние пять лет вообще… — говорит учительница, сидящая в углу.
— Но это не мы решаем! Не мы создали эту ситуацию в стране!
— Но дети тоже не виноваты, что их привезли, а они не говорят по-русски, — вступает в разговор директор, возвращая всех на толерантную волну.
— А у вас, когда вы сами учились в школе, не было травли или домогательств? — спрашиваю учителей.
— Нет, — отвечает молодая учительница в брючном костюме. — Я закончила эту школу.
— И я закончила эту, — говорит вторая — с человечности которой начался конфликт. — Не было у нас домогательств. Мальчишки хулиганили, но не так.
— У нас есть нерусские ученики, — говорит третья, — о которых мы вообще не думаем как о нерусских. Они такие мальчишки хорошие. И одноклассники к ним так же относятся.
— У нас одна учительница настояла на том, чтобы в классе, где много инфонов, преподавать основы православия, — говорит директор. — Именно потому, что там много инофонов. Можно было выбрать предметом светскую этику, но она провела работу с родителями этих детей, и они дали свое согласие на основы православия. Потому что они понимают: их детям надо ассимилироваться и жить в России дальше.
— Но все-таки хотелось бы, — говорит учительница постарше, — чтобы они к нам приезжали из ближнего зарубежья уже со знанием русского. А так ты ребенка спрашиваешь: «Почему ты не в школьной форме?» — а он тебе отвечает: «Пятый Б». — «А не в школьной форме почему?» — «Пятый Б». Что заучил, то и отвечает. А больше он ничего не знает.
— У них и мамы, как правило, домохозяйки, — говорит директор. — Они сидят дома с детьми, им русский вообще не нужен.
— А я когда вижу, как их женщины гуляют с детьми, — говорит та же учительница, — таджички или узбечки — простите, но их видно — и слышу, что они разговаривают с детьми на русском, я так радуюсь. Один раз я даже не выдержала, подошла и говорю: «Мамочка, какая вы молодец, что разговариваете со своими детьми на русском». Она заулыбалась.
— У нас человек сто десять инофонов по школе, — говорит директор. — Процентов, наверное, пятнадцать. В основном приезжие сейчас сосредоточены с первого по пятый класс. В старших их практически нет. Вот такой поток большой идет в Россию последние пять лет.
— Их много становится, — говорят учителя.
— Они идут — мама с коляской, еще беременная, ребенка постарше за руку ведет. Все многодетные.
— Но что поделаешь? — прерывает их директор. — Наша конституция написана так, что каждый имеет право на социальные выплаты. Независимо от гражданства. Вот только сил наших затрачивается безумное количество. И папа Сархата себе очень много позволял.
— Да хамство откровенное, — соглашаются учителя. — С нецензурной лексикой. Вот ею он владеет великолепно!
— А как ребенок в семье будет нормальным, когда в семье его бьют? — шумят они.
— А вот наш Женибек? — говорит директор и называет нерусскую фамилию. «Ой-й-й, — умильно вздыхают учителя. — Женибек наш…» — Он таджик, — продолжает директор, — и никак не мог сдать русский. Он девятый класс в девятнадцать лет заканчивал. Я говорю: «Женибек… ну, с третьего раза должно получиться». И мы сдали, он получил аттестат. Он заплакал, я говорю: «Уйди… А то тоже начну плакать».
Директор не выдерживает и плачет. Учителя плачут. Атмосфера конфуза рассеивается.
— Но сейчас такие не едут, — горестно говорит одна.
— Но мы в них столько труда вкладываем, — болезненно вздыхает директор.
— Но папе Сархата это не мешает на нас кричать. Они приходят в школу и говорят нам: «Сама учи узбекский!» — Учительница, сидящая в углу, воспроизводит грубую интонацию и ломаный русский.
— Боюсь, что если дело так пойдет, вам действительно придется учить узбекский, — не без сарказма произношу я.
— Очень не хотелось бы, — буркает одна из учительниц. — Хотелось бы все-таки сохранить родной язык. Вы уж там донесите наверх: порядок нужен, наплыв очень большой.
Учителя молчат.
— А что вы нам предлагаете? — с грустью в голосе спрашивает директор. — Они нам постоянно угрожают: «Я пойду в управление жалобу на вас писать! Я пойду президенту писать!»
— Пусть идут, — говорю я.
— Не можем мы, Марина, им так сказать! — отвечает директор. — Чем, скажите, мы защищены? Ничем. Но мы возим их по местам боевой славы. Во время войны ведь не было деления на русских, таджиков и узбеков, был Советский Союз, и за освобождение родины боролись все. Мы действительно не делим детей. У нас все — наши. Но вы правы, мы могли бы готовить их к олимпиадам.
Сор из избы
— Я вам не советую читать комментарии в «Типичном Обнинске» под постами о случившемся в школе, — говорит Наталья Б.
Мы — в кафе «Место встречи». Оно похоже на придорожное, но оно в самом центре Обнинска, в нем почти нет посетителей, громко играет музыка. В городе оно считается лучшим.
— Ну просто потому, что читать такое страшно, — добавляет Наталья. — Но вы поймете, как люди на самом деле относятся к тому, что у нас происходит. Я не поддерживаю такие разговоры. Я не националистка.
Я беру телефон, открываю «ВКонтакте». Нахожу паблик «Типичный Обнинск», в нем — посты о случае в школе. Читаю.
«Уважаемый Владислав Валерьевич (Шапша, губернатор Калужском области. — М. А.), — пишет пользователь Олег Д., — открою вам секрет: если бы я хотел жить в Самарканде или Ташкенте, то я бы туда переехал. Но я предпочел жить в Обнинске, в русском городе. Не могу понять, почему вы так не согласны с моим выбором. Возможно, когда-то вы прониклись культурными ценностями таджиков и узбеков и в этой связи хотите и меня обустроить в ином для меня национальном ареале обитания… Я в курсе, что среди таджиков и узбеков есть хорошие люди, но это не повод поселять меня в кишлак!»
«Мигранты выгодны коммерсам и власти, никто их выгонять не будет, пока жители не устроят массовых протестов», — пишет Владимир К.
Это самые мягкие комментарии.
— Людей довели… — задумчиво говорит Наталья. — В нашем классе эта троица могла кого угодно избить. Они тыкали ручками в шею впереди сидящих. У нас девочки от страха писались прямо в классе. У нас одна девочка занимается карате, у нее медали, она спокойная очень. Она просто выбегала из класса, ее не били, просто она не могла насилия над другими детьми видеть.
— Наталья, а вашего сына били? Почему вы такая активная? — спрашиваю я.
— Нет, моего сына никто не бил. Но… Сархат, например, приходил в школу с ножом, ходил с ним и угрожал детям. На третий день они к такому же инофону домой вломились и порезали там мебель. Так мама того инофона нам сказала. Мы предложили ей подать заявление в полицию, но они, видимо, между собой все решили. А в школе ему просто запретили приносить нож. Но полицию никто не вызвал. Все замяли. Драки там постоянные. Родители Насрулло вообще не понимают по-русски. Его мама, кроме «да», ничего сказать не может. А папа Сархата слишком нагло себя ведет. Я ему предлагала отдать ребенка в секцию, если тот так любит бить других детей, и даже готова была такую секцию для него найти. А он начал выяснять со мной отношения. За своего ребенка он ни разу не извинился. А вы в курсе, что они же избили мальчика возле школы? Мы нашли его маму, она писала в «Типичный Обнинск» (скрин ее комментария находится в распоряжении редакции. — М. А.). Там два мальчика русских и ее сын пошли в «Дикси», встретили наших бандитов, завязалась потасовка, их выгнали из магазина, они продолжили драку на улице. Русские убежали. Эти избили третьего. Насрулло взял вину на себя, еще и поэтому они так поспешно уехали на родину. Мальчик попал в больницу… Вот после этого случая все и началось. Я написала требование к директору школы: эти трое нарушают дисциплину, они срывают уроки, просьба их исключить или перевести на домашнее обучение. Директор ответила мне отпиской. Я три раза эту отписку прочла и не знала, мне плакать или смеяться. Они думали, я на этой отписке остановлюсь. А я предала ее ответ огласке.
— Каким образом?
— Передала телеграм-каналу. Это все было еще до ситуации с девочкой. А через две недели случилось еще и это. И опять их вызвали бы к директору? Им без разницы на ее замечания. Они просто всегда остаются безнаказанными. Теперь со мной в школе никто не разговаривает — ни классная, ни директор. Я вынесла сор из избы. После огласки у них возникло очень много проблем…
— А если вашего ребенка никто не трогает и с вами уже не разговаривают учителя, то зачем вам это все надо?
— Ну как… Мне учителей жалко. И детей жалко. Потом тот телеграм-канал связался с Евгенией.
— А как канал узнал о случившемся с ее дочкой?
— Я им рассказала. Они выпустили новость, и местная администрация уже была в школе через два часа. До огласки директор говорила: «Записывайтесь на прием к мэру. К губернатору». А к мэру запись только через полтора месяца, к губернатору — в июне. Но, получается, мы встретились раньше — когда СПЧ приехал. А нам говорили: «Надо еще немного потерпеть». А я не понимаю, чего ждать.
— Но делать все то же самое, то есть терроризировать класс, могли бы и русские. Вы не думаете, что к этим трем привлекли внимание только потому, что они выходцы из Средней Азии? А если бы такое же сделали русские, то это не заинтересовало бы ни один телеграм-канал?
— Нет, — решительно отвечает она. — Если бы это делали не инофоны, я бы тоже молчать не стала. Но с русскими родителями мне было бы легче договориться. А как мне договориться с отцом Сархата? Я считаю, что школа сейчас расхлебывает последствия нашей миграционной политики. Одно дело, когда они приезжали сюда на заработки, тихо жили, отсылали деньги и уезжали. А в коронавирусную пандемию они тут остались и детей нарожали. И у этих детей совершенно другое воспитание. Я не говорю про обрусевших, которые приехали давно. Они от наших только фамилией отличаются. Но те, кто сюда приехали лет пять назад, очень агрессивны. И едут, и едут пачками. Обнинск что, какой-то выделенный город для них? Это чья такая политика? Да наши девочки, а я их знаю, даже в женских консультациях работать не хотят! Потому что обслуживают они не местное население! А мне еще директор сказала, что их теперь принято не мигрантами, а инофонами называть, чтобы толерантно было. Что это за слово — инофон? Иной фон, не наш явно.
— Я все-таки не очень вас понимаю… Зачем вам это все, ведь другие пока молчат?
— Я уже не могу так жить. Не могу! И не все могут отдать своих детей в ФТШ (Физико-техническая школа Обнинска. — М. А.). Там учится сын губернатора. И, поверьте, туда ни одного инофона не возьмут. А в обычных школах учатся простые дети простых родителей.
— И все-таки, положа руку на сердце, скажите, вели бы вы себя так же непримиримо, если бы это сделали русские?
— Мне без разницы кто это сделал. Вы знаете, как зовут маму избитого мальчика? Полина Магомедова (фамилия изменена – М.А.). Вы должны понимать, что это не национализм. Мы не против наций, мы против иного бескультурного фона.
Мы выходим на улицу. Спешим по скрипучему снегу в МФЦ. Наталья хочет, чтобы я убедилась: там русских нет. МФЦ только что закрылся. Мы не успели. Глядя в лицо Натальи, которая и возмущается, и одновременно конфузится из-за нетолерантности своих высказываний, я вспоминаю картины Шерова — художника, населившего свой Обнинск, свою Россию очень русскими героями, с очень русскими повадками. Художника, смело поместившего своих героев в очень русскую среду. Но, похоже, такая среда уже почти стерта, и останется она существовать только на картинах и в старых книгах. Наша собственная культура уже не имеет сил заполнить собой пространство и мягко подавить иной фон, не уничтожая его, но и не позволяя ему выпячиваться, ведь мы сами начали стесняться своих берез, ромашки, заложенной за ухо, шапки-ушанки и снежных баб, которых можно налепить прямо сейчас из снега, идущего над Обнинском. А он идет и идет, делая все чистым и ничему не позволяя резко выделяться на его однородном фоне. Все, чего хотят жители этого города, — это культурной однородности в месте своего обитания. И это их желание вполне естественное и действительно не имеет никакого отношения к национализму.
Иллюстрация: Игорь Шапошников
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl