Бидермейер нашего времени
Искусство правого поворота в венском музее
В Музее Леопольда в столице Австрии последние дни работает выставка «Бидермейер. Переходная эпоха», представляющая австрийский взгляд на искусство периода реакции и консервативного поворота в культуре после Наполеоновских войн. Взгляд вышел благодушным и даже ностальгическим, хотя культурная ситуация времен бидермейера выглядит вполне современно.
Бывают художественные эпохи, начала и концы которых настолько размыты, что историки искусства не устают ломать копья в спорах, что можно и что категорически нельзя к ним относить. Бидермейер — совсем другое дело, здесь по поводу датировок существует определенный консенсус: эпоха начинается Венским конгрессом (сентябрь 1814-го — июнь 1815-го) и заканчивается волной европейских революций 1848–1849 годов. То есть в прологе бидермейера — Наполеон на Эльбе, Ватерлоо и «Гвардия умирает, но не сдается», в финале — Вагнер на баррикадах Дрездена, а между грозовым вступлением и бурной кодой — тридцатилетие относительного затишья и, пусть и временной, идиллии.
Бидермейер — это перебесившийся романтизм, довольный сам собой, своим обедом и женой. Это искусство реакции, консерватизма, правого поворота, отказа от революционных безумств и обращения к традиционным ценностям.
И неслучайно сегодняшний Евросоюз, в странах которого побеждают на выборах правые партии, охватила эпидемия выставок бидермейера, представляющих различные национальные версии этого панъевропейского стиля.
Выставка «Бидермейер. Переходная эпоха» в Музее Леопольда, например, открылась вскоре по завершении экспозиции «Стиль жизни бидермейер. Искусство и буржуазия в Венгрии XIX века» в Венгерской национальной галерее. Неудивительно, что ряд произведений переместился из Будапешта в Вену: набор художников в обоих случаях почти совпадает — по крайней мере, крупнейшие мастера бидермейера, Фердинанд Георг Вальдмюллер и Йозеф Данхаузер, играют первые роли в обеих историях искусства, австрийской и венгерской. Казалось бы, Вена и Будапешт — который в первой половине XIX века был тремя разными городами, Пештом, Будой и Обудой,— должны одинаково смотреть на эпоху как представители одного государственного и культурного пространства, но выставки у них получились совершенно непохожие: будапештская была про сплочение нации и подготовку к национально-освободительной революции, венская вышла про последний золотой век империи.
Первое, что видит зритель в Леопольде,— оживленный уголок Милана кисти Анджело Инганни. Дамы и господа чинно прогуливаются по площади, беседуя друг с другом; нарядная особа высокомерно взирает на пешеходов из пролетки; кавалеры в военном и штатском поджидают кого-то, равнодушно отворачиваясь от калеки на паперти; прислуга торгуется, закупая провизию; продавец дешевых эстампов выставил свой товар, но привлек внимание лишь одного ротозея; фонарщик взбирается по приставной лесенке, чтобы зажечь фонарь; трубочисты бредут восвояси, публика почище их сторонится; денди во фригийском колпаке задумчиво курит трубку, замышляя нечто якобинское, преданный пес глядит на него с обожанием — собак полно, домашних и бродячих. Город живет своей будничной жизнью — глаз скачет от одной уличной сценки к другой, благо все можно рассмотреть в мельчайших деталях, ведь это живая, хотя в то же время немного оцепенелая и неподвижная жизнь.
Картина написана в 1838 году, слово «фотография» будет произнесено год спустя — бидермейер совпадает с эпохой ранней фотографии, и в этой живописи есть та же странная застылость, будто от долгой выдержки. Лишь по фрагменту одного архитектурного шедевра мы догадаемся, что главным героем является Миланский собор — часть его фасада видна со стороны Коперто деи Фиджини, ренессансной торговой галереи, знаменитой, в частности, тем, что там открылось первое в Милане кафе, где подавали кампари,— ее снесли, чтобы расширить соборную площадь при Викторе Эммануиле II.
Миланский пейзаж кисти Инганни — типичная картина бидермейера: европейский город больше не хочет быть торжественной архитектурной декорацией и позировать для парадной ведуты, он превращается в комфортную среду обитания, обжитую и почти по-домашнему уютную комнату. Уют и комфорт — ключевые слова эпохи, способствовавшей много к украшению и похорошению европейских столиц: наводятся мосты, прокладываются тротуары, асфальт теснит брусчатку, правда, не в Вене, улицы которой, по ехидному замечанию Карла Крауса, вымощены культурой, тогда как в других городах предпочитают асфальт. Впрочем, миланская картина имеет не только урбанистический, но и геополитический подтекст.