«Социальные науки как колдовство»
Можно ли за цифрами спрятать несостоятельность научной мысли
За непонятными научными терминами и формулировками часто скрывается сложная наука. Но бывает и наоборот: сложная форма, жаргонизмы, термины и непростые методики скрывают банальные идеи и отсутствие интеллектуального прогресса. Это связано и с массовостью современных научных институтов, и с уровнем образования, а иногда — и с преднамеренными манипуляциями. И эта проблема не нова. В книге «Социальные науки как колдовство», написанной еще в 1972 году, но только сейчас опубликованной на русском языке «Издательством Института Гайдара» в переводе Дмитрия Кралечкина, польско-британский социолог Станислав Андрески описывает в этой оптике социальные науки середины XX века. Андрески критикует значительную часть социологических и психологических исследований, сравнивая их с колдовством — ритуальными практиками, в которых научная деятельность часто (но не всегда!) имитируется и маскирует отсутствие нового знания. С момента написания книги прошло больше полувека, но, как минимум, часть предостережений Андрески можно в большей или меньшей степени перенести и на современную науку. Предлагаем вам ознакомиться с отрывком, в котором Андрески на исторических примерах оценивает применимость количественных методов в социологии и политологии, и оценить, сохраняют ли эти рассуждения свою актуальность сегодня.
***
Часто говорят, что измерение — начало науки (если мы имеем в виду точную науку), поскольку наша способность предсказывать поведение того или иного феномена неизбежно остается весьма ограниченной, пока мы не можем его измерить. Однако из этого не следует, что вообще никакое знание без измерения невозможно или что такое знание бесполезно — хотя именно такой вывод (как мы выяснили в предыдущей главе) сделали многие социологи и психологи, ошибочно поверившие в то, что только так они могут сохранить научность своей дисциплины. Однако истинный дух научности состоит в попытке добиться того максимального приближения к истине, которое возможно в данных условиях, и было бы ребячеством требовать либо полной точности, либо ничего. Те, кто отказывается иметь дело с важными и интересными проблемами просто потому, что релевантные для них факторы не могут быть измерены, обрекают социальные науки на бесплодие, поскольку мы не можем существенно продвинуться в изучении измеримых переменных, если они зависят или тесно связаны с неизмеримыми факторами, о природе и действии которых нам ничего не известно. Слабость такого рода снижает полезность экономической теории: несмотря на значительную изощренность экономических техник и математических моделей, она по-прежнему не способна предсказать такой базовый экономической феномен, как инфляция, поскольку исключает из своего универсума дискурса неизмеримые, но весьма важные в причинно-следственном отношении факторы (например, равновесие политических сил), оставляя их заботам неряшливых сестер — социологии и политологии (с которыми большинство экономистов не хотят иметь ничего общего) — или же попросту задвигая их в категорию «при прочих равных условиях».
Упоминание о коррупции в предыдущей главе подводит нас к неопровержимому аргументу против самой возможности построения точной науки об обществе (и особенно политики): как и все остальные феномены, цель которых подразумевает тайну, коррупция неизмерима по самой своей природе, а не в силу недостаточного развития техник квантификации. Мы можем выдвигать более или менее обоснованные предположения об абсолютной или относительной величине финансов, проходящих через коррупционные каналы в Лагосе или Джерси, однако невозможно изобрести точный метод сбора статистической информации такого рода, так же как невозможно знать, сколько убийств остается незамеченными. Если бы люди были готовы ответить на вопросы о хищениях и взятках, которыми они занимаются, это означало бы, что такие практики приобрели характер законной мзды, а потому перестали быть коррупцией, само понятие которой указывает на запретность и постыдность подобных актов. Иными словами, такой феномен, чтобы стать измеримым, должен исчезнуть.