Как Гарвард придумал систему отбора из-за неприязни к евреям и зачем ему спортсмены
В престижных университетах Лиги плюща стремятся поддерживать не только высокие стандарты образования, но и социально-демографический состав, утверждает писатель, журналист и популяризатор науки Малкольм Гладуэлл. Как институты манипулируют цифрами, чтобы сохранить привилегии и без того привилегированных групп, — в отрывке из его новой книги «Новый переломный момент. Социальная инженерия, информационные эпидемии и режиссирование глобальных процессов»
Постоянный автор журнала The New Yorker и один из самых известных в мире адептов популярной социологии Малкольм Гладуэлл — это тот самый человек, который придумал так называемое «правило 10 000 часов». В своей книге «Гении и аутсайдеры» — бестселлере The New York Times — он утверждает, что именно через этот промежуток времени, если верить статистике, можно достичь высокого уровня мастерства в любой области.
C тех пор, правда, с этим утверждением многие поспорили, включая миллиардера Уоррена Баффета, да и сам Гладуэлл пояснял позднее, что правило распространяется не на все сферы, да и вообще его поняли не вполне правильно. Речь шла о том, что любому таланту помогает раскрыться только упорные и целенаправленные усилия. Однако идея про 10 000 часов уже ушла в народ и обрела собственную жизнь.
Похожие процессы, а именно социальные эпидемии, Гладуэлл рассматривал в своем другом бестселлере — «Переломный момент». В ней он объяснил, какие механизмы ведут к сдвигам в поведении и убеждениях людей. Через 25 лет после выхода книги в мире произошло такое количество новых социальных эпидемий, что Гладуэлл решил, что пора писать новую книгу — в которой попытался разобраться, что не так с вальдорфскими школами, зачем Гарвардскому университету девичья команда по регби, сколько женщин должно быть в совете директоров нормальной компании и что породило оксиконтиновый кризис в США.
Книга «Новый переломный момент. Социальная инженерия, информационные эпидемии и режиссирование глобальных процессов» выходит в августе в издательстве «Альпина Паблишер». Forbes публикует отрывок.
В 1920-х университеты Лиги плюща столкнулись с кризисом. Проблема заключалась в Колумбийском университете — самом престижном высшем учебном заведении крупнейшего города страны. Дети еврейских иммигрантов, хлынувших в Нью-Йорк на рубеже веков, достигли студенческого возраста и теперь с легкостью сдавали вступительные экзамены. К началу 1900-х евреи составляли до 40% студентов-бакалавров Колумбийского университета. Остальные университеты Лиги плюща с ужасом взирали на эту цифру. Молодежь из глубин Бронкса, Бруклина и трущоб Нижнего Ист-Сайда казалась чужаками заведениям, которые со времен основания обучали исключительно детей белой англосаксонской протестантской элиты.
Вот строки из одной студенческой песни того времени:
Деньжата правят Гарвардом,
А в Йеле не трезвеют,
В Корнелле — деревенщина,
В Колумбии — евреи.
За Пелл, за Бакстер-стрит мы пьем
До дна не лимонад,
А шини черти заберут
Отсюда прямо в ад.
«Шини», если вам интересно, было популярным в те времена оскорбительным прозвищем евреев.
Сильнее всех встревожился Эббот Лоуренс Лоуэлл, чопорный патриций, занимавший пост президента Гарварда с 1909 по 1933 год. Вдохновившись попытками Колумбийского и Нью-Йоркского университетов ограничить прием евреев, Лоуэлл создал «подкомитет по сбору статистики», чтобы со всей определенностью выявлять, кто еврей, а кто нет. Университет впервые начал спрашивать у абитуриентов об их «расе и цвете кожи», девичьей фамилии матери и месте рождения отца. А чтобы поймать хитрецов, сменивших фамилию в попытках скрыть свое еврейское происхождение, в Гарварде теперь интересовались: «Менялось ли с момента рождения ваше имя или имя вашего отца? Если да, объясните, почему именно».
Ввели четыре категории поступающих. J1 (от англ. jew — еврей) присваивалась тем, чье еврейство было «неопровержимо доказано». J2 — абитуриентам, которых можно было счесть евреями «с высокой долей вероятности». Клеймо ставили «возможно, евреям». Категория «Другие» включала всех остальных.
Теперь Гарвард мог точно подсчитать количество евреев среди поступивших. Увидев результаты этой «переписи», Лоуэлл пришел в ужас. В 1909 году, когда он занял пост президента, евреи составляли чуть больше 10% студентов. К 1922 году их доля выросла более чем вдвое. К 1925-му ситуация достигла критической точки. По подсчетам Гарварда, среди первокурсников было 27,6% студентов из категорий J1 и J2 и еще 3,6% — из категории J3.
Гарвард и другие университеты Лиги плюща десятилетиями повышали академические стандарты. Они разработали строгие вступительные экзамены и во всеуслышание объявили, что будут принимать лучших из лучших — тех, кто наберет максимум баллов.
«Но теперь, когда эти усилия начали приносить плоды, выдерживать экзамены стали «не те» студенты», — пишет Джером Карабель в своей книге «Избранные» (The Chosen), посвященной истории приема в университеты Лиги плюща.
«Так Гарвард, Йель и Принстон столкнулись с непростым выбором: либо сохранить полностью объективные академические критерии приема и смириться с наплывом евреев, либо заменить их более субъективными, которые позволят получить желательный контингент».
После долгого обсуждения Гарвард решил пойти по пути «более субъективных критериев». Приемная комиссия получила широкие полномочия решать, кого зачислять, а кого нет. Теперь от абитуриентов требовали предоставить рекомендательные письма и перечень внеучебных занятий. Вдруг стало важно, как ты провел летние каникулы, насколько убедительно написал вступительное эссе и кого из друзей твоих родителей уговорил поручиться за твои личные качества. В Гарварде разработали сложную систему оценки всевозможных неакадемических факторов. Начали проводить личные собеседования, чтобы представители университета могли составить впечатление об абитуриентах. Впервые было введено жесткое ограничение на число первокурсников — все для того, чтобы предотвратить, как выразился президент университета Лоуэлл, «угрожающий рост доли евреев».