Русская музыка: подкаст о главных именах современной академической сцены. Интервью с композиторами Еленой Рыковой и Антоном Васильевым
«Сноб» запустил подкаст-реалити «Русская музыка» — о главных фигурах современной академической сцены. Пять выпусков посвящены российским композиторам и музыкантам. Вектор развития современной академической музыки журналистка Полина Милушкова и музыкант Дмитрий Шугайкин обсудили с финалистами второго сезона проекта Aksenov Family Foundation, созданного с целью поддержки отечественных музыкантов. Героями третьего выпуска стали композиторы Елена Рыкова и Антон Васильев. Публикуем текстовую версию беседы.
Эмбед
Елена Рыкова — харизматичная, яркая, то и дело меняющая цвет волос, похожа скорее на посетительницу модных клубов Нью-Йорка. Живет, впрочем, тоже на восточном побережье штата, в Бостоне. В свои 30 лет она не только успела получить три образования — в Московской консерватории, в Высшей школе музыки и танца Кельна и Гарвардском университете, но и сама преподает композицию там же, в Гарварде. Работает Елена на стыке музыки и перформанса, ее произведения исполняют видные коллективы обоих побережий. В Москве Елена Рыкова представила новое сочинение для флейты, кларнета, баяна, голоса, перкуссии, фортепиано, скрипки и виолончели под названием XDAM, или «Икс там, где я».
Елена Рыкова: Я сейчас живу в Кембридже, который рядом с Бостоном, в Америке. Уже шесть лет, и в этом году заканчиваю там докторантуру.
Милушкова: То есть ты будешь доктором по музыке?
Рыкова: Доктор философии музыки.
Милушкова: А почему ты решила стать доктором философии музыки?
Рыкова: Да я на самом деле не решала, просто на тот момент находилась в Германии, в Кельне, училась, и…
Милушкова: Училась на кого?
Рыкова: На Masters in Composition (англ. «магистратура по композиции». — Прим. ред.). В кратчайшие сроки надо было сдавать экзамены, и получилось туда попасть. А потом надо было решать, ехать туда или не ехать. Потому что мне еще оставался год магистратуры в Кельне. Но я подумала так: если не попробую, потом, наверное, пожалею, что упустила возможность. И поехала. Спустя время я, конечно, поняла, что это классная возможность вообще увидеть другой мир, с другой перспективы.
Милушкова: Столько учатся на философа музыки?
Рыкова: Все зависит от стипендии. Конкретно там — два года. Потом два года ты преподаешь как минимум четыре разных курса, и затем начинается свободное плавание, что на самом деле очень круто. Конкретно эта программа в Гарварде классная, потому что не надо писать никакой диссертации. Нужно сделать обобщение проведенной работы. Мы все-таки композиторы, и прежде всего мы пишем музыку, поэтому мы, собственно, собираем портфолио своих сочинений и затем в конце его презентуем. По сути, это резиденция плюс преподавание.
На самом деле почти все мои проекты проходят в Европе. Мне очень нравится именно современная музыка в Европе, я на ней выросла, я ею интересуюсь и делаю ее. На американской сцене же у меня единичные исполнения.
Милушкова: Справедливо ли утверждать, что Германия — центр академической музыки прямо сейчас?
Рыкова: Я думаю, если мы говорим о европейской современной музыке, то да. Но если мы, например, говорим об американской современной музыке, то там другой дискурс — каждое произведение уже не просто о звуках.
Милушкова: Должна быть некоторая социальная повестка?
Рыкова: Да-да-да.
Милушкова: Я лично считаю, что творчество и культура должны быть максимально свободны. Автор может использовать социальный контекст, а может его не использовать, но точно нельзя говорить: «Ребята, что-то надо про женщин написать».
Шугайкин: Нет, ну, погоди, это же не про несвободу, это, скорее, про то, что мы — авторы, и у нас есть рупор, за счет которого мы можем сказать то, что хотим.
Рыкова: Там никто, в принципе, не навязывает, что нужно писать.
Милушкова: Думаю, социальный контекст — это какая-то добавленная стоимость, которая есть в условном общественном рейтинге, и те артисты, которые высказываются на нужные обществу темы, приковывают больше внимания.
Шугайкин: Еще таким образом ты олицетворяешь себя с конкретной группой людей и привлекаешь эту отдельную группу людей к своему творчеству.
Милушкова: А тебе важно возвращаться в Россию и делать что-то здесь? И если да, то почему?
Рыкова: Абсолютно точно важно. «Русская музыка 2.1» — первый проект с премьерой, который у меня случился за шесть лет, и да, я волновалась: что же я буду писать, там же все соберутся, все те, кого я помню еще с консерваторских лет. Мне это было важно, да. Здесь все родное, здесь корни, здесь все трогает.
На самом деле, это такое счастье — иметь возможность жить в той стране, где ты родился, и общаться на родном языке. По языку я скучаю, как ни по чему другому. У меня практически нет знакомых в Бостоне, с кем бы я по-русски разговаривала, то есть я реально забываю свой язык. Появляются грамматические ошибки, забываются склонения и слова, начинаешь иногда даже переводить. И это же связь: я по-разному думаю на русском и на английском. И даже какие-то слова: есть такое слово «переживание», музыкальное переживание. Как его перевести на английский? «Экспириенс» — это совершенно не то.
Шугайкин: А как ты думаешь, перестройка с одного языка на другой влияет на творчество? Есть ли разница в том, что пишет композитор, когда он думает на русском или на английском?
Рыкова: Нет, они переплетены. Мне часто кажется, что я застряла между двумя языками.
Милушкова: Были моменты, когда ты чувствовала себя чужой? Именно культурно.
Рыкова: Я пыталась работать над своим американским акцентом первые два года, а потом прочитала стихотворение у Рупи Каур: «Акцент — единственное, что осталось у меня от родины». Очень много думала о доме — где он у меня, и возникло чувство, что все равно, чтобы почувствовать какое-то ощущение дома, даже от того места, где ты живешь, нужно как минимум три года. Но это не значит, что ты начинаешь чувствовать себя среди своих. Когда я приезжаю в Россию, мне тоже иногда кажется, что я уже не местная.