Парус привередливый
205 лет назад родился Михаил Лермонтов; его литературная слава — в разные времена — всегда оказывается в тени других современников. Почему так случилось? И какое место в поэзии он занимает сегодня?
«Когда я начал марать стихи» — так мог бы написать или сказать Бродский, но это Лермонтов. «Кто мне поверит, что я знал уже любовь, имея 10 лет от роду? Мы были большим семейством на водах: бабушка, тетушка, кузины. К моим кузинам приходила одна дама с дочерью, девочкой лет девяти. Я ее видел там. Я не помню, хороша она была или нет. Но ее образ и теперь еще хранится в голове моей». Так мог бы написать Набоков, но это записал Лермонтов.
Жизнь, как известно, несправедлива, литературная жизнь — тем более. Речь не только о незамеченных талантах, порой весьма крупных, известность к которым приходила после смерти. Или вообще не приходила.
Речь о великом таланте, который неизбежно находится в тени гения, исторически близкого.
В мифологическом пространстве русской литературы, где обязательно кто-то кого-то роди (Пушкин роди Гоголя, Гоголь — Достоевского и т.д.), Лермонтов — младший брат Пушкина. «Наедине с тобою, брат, / Хотел бы я побыть: / На свете мало, говорят, / Мне остается жить!». Обращено не к нему, но сейчас читается как обращенное и к нему, Пушкину.
Всего четыре года отделяют гибель Лермонтова от смерти Пушкина, а младше его Лермонтов был на пятнадцать лет. Сжатое время жизни. Еще более сжатое, чем у Пушкина. Однако имя Лермонтова отлилось в каноне, считай, на три литературных века: золотой, серебряный и советский. На постсоветском веку его подзабыли. У нас же литературного добра навалом — собрания сочинений библиотеки не берут.
В советское время имя Лермонтова приваривали идеологической арматурой к патриотизму и гражданской поэзии (но и тут он попадал в тень еще более приваренного Некрасова). Конечно, «Валерик»! «Бородино»! «Скажи-ка, дядя…». Дядя в «Онегине» — источник богатого наследства, то есть благополучия, для Евгения. Дядя в «Бородине» — источник патриотической памяти, которую к тому же можно при случае применить и направить.
Но Лермонтов всегда был неудобен. Начиная с голоса, нарушающего приличия в светском и околосветском обществе. «Смерть поэта» распространялась, как пожар, в тысячах экземпляров, на что последовал немедленный арест поэта (помещен в одной из верхних комнат Генштаба, там, где сейчас располагается новый Эрмитаж), а также резолюция Николая I — «старшему медику гвардейского корпуса посетить этого господина и удостовериться, не помешан ли он». С тех пор Лермонтов стяжал не только славу, но и крайнюю неприязнь, если не ненависть императора. Может, Николай и не говорил «собаке — собачья смерть», как приписывает молва, но уж точно следил, это задокументировано, чтобы бунтарь Лермонтов был на первой линии фронта, где пуля поскорей его бы догнала. Да и в новом патриотическом размышлении — не мог поэт-патриот, поэт-офицер написать «Прощай, немытая Россия, / Страна