Памяти советского Гайд-парка
23 апреля 1964 года, на излете хрущевской оттепели,
в стенах старого, непопулярного у москвичей Театра драмы и комедии открылся новый.
Он был создан Юрием Любимовым и вошел в историю как Театр на Таганке. Преследуемая и одновременно удобная для власти «Таганка», на спектакли которой водили иностранцев, доказывая, что в СССР есть свобода слова, была эстетическим феноменом, повлиявшим на весь мировой театр конца ХХ века.
Как и в любой легенде, в легенде о «Таганке» есть ряд неточностей. Обстоятельство места «на Таганке» к названию Театра драмы и комедии добавили не сразу — в официальных бумагах коллектив продолжал называться по-старому чуть ли не до 1980-х. Однако театральная карта Москвы поменялась почти мгновенно: ее центром стал район, прежде известный разве что снесенной во время оттепели тюрьмой.
«С "Доброго человека…" все было не положено»
Так много лет спустя напишет Любимов в книге «Рассказы старого трепача», собирая вместе то, что он называл «обрывками памяти».
Спектакль «Добрый человек из Сезуана», поставленный преуспевающим советским актером и начинающим педагогом Юрием Любимовым, студенты Училища имени Щукина впервые сыграли в 1963-м, заканчивая третий курс. Никаких объявлений о показах не было. Тем не менее по Москве сразу поползли слухи, что в Щуке выходит необычный дипломный спектакль. В день сдачи «Доброго…» актерской кафедре в зал набилась толпа. Когда одетые в лохмотья студенты запели, отбивая ритм, смонтированные Любимовым два брехтовских зонга: «Шагают бараны в ряд, / Бьют барабаны. / Кожу для них дают сами бараны…» и почти без паузы «Власти ходят по дороге, / Труп какой-то на дороге… / Э! Да это ведь народ!» — публика стала неистовствовать, требуя повторить это на бис. После показа кафедра потребовала закрыть спектакль для доработки.
Спектакль не только уцелел, но и стал началом нового театра благодаря заступничеству критиков. Кроме того, в «Правде» вышла хвалебная статья Константина Симонова, что в табели о рангах тех лет приравнивалось к официальному признанию.
В дальнейшем похожий сценарий повторялся с каждой постановкой Любимова: переполненные залы, скандал, изнурительная борьба с чиновниками из Минкульта, не всегда заканчивающаяся победой.
Анализируя историю «Таганки» сегодня, приходишь к выводу, что советских цензоров пугали не столько смелые высказывания, звучавшие в спектаклях Любимова (в начале 1980-х, когда тьма сгустится, чиновники услышат крамолу даже в тексте Пушкина из «Бориса Годунова»), сколько сама форма его спектаклей. Революция, начатая бывшим актером на излете оттепели, была не столько политическая, сколько эстетическая. Вот ведь и в «Добром человеке…» настоящий вызов был не в зонгах и даже не в том, что Любимов иносказательно объявлял общество развитого социализма эксплуататорским, а прежде всего в острой, новаторской форме, шедшей вразрез со всем, что ставилось тогда на советских подмостках.
Пьесу Брехта в переводе Юза (Иосифа) Юзовского и Елены Ионовой журнал «Иностранная литература» опубликовал еще в 1957-м. Прочтя текст и оценив его новаторство, начинающий режиссер Любимов решил поставить «Доброго человека…» со студентами курса Анны Орочко в училище при Театре Вахтангова.
Много лет спустя Любимов напишет о «Добром человеке…»: «Спектакль был таким, как мне подсказывала моя интуиция и мое чутье. Я был свободен, я никому не подражал. <…> мне казалось, что само построение брехтовской драматургии, принципы его театра — безусловно, театра политического, как-то заставят студентов больше увидеть окружающий мир и найти себя в нем, и найти свое отношение к тому, что они видят. Потому что без этого нельзя сыграть Брехта».
Перечислим по пунктам, что нового было сделано в спектакле:
1. Вместо реалистической декорации, использовавшейся тогда почти повсеместно, Любимов предложил условность и аскетизм: столы, стулья, нарисованные тушью вывески, которые делали сами студенты, сбитое из реек дерево, тушью же выполненный портрет Брехта — вот и все оформление.
2. Некоторые диалоги заменялись пантомимой. Репетируя, Любимов предлагал студентам искать внешнюю выразительность, вообще идти от внешнего (формы) к внутреннему (содержанию), что противоречило всем принципам советской театральной школы. Позднее исследователи узнают в походке Шен Те (Зинаида Славина) знаменитую поступь Жан-Луи Барро из фильма «Дети райка». Рядовой зритель этого не считывал, но от существования актеров в «Добром человеке…» оставалось ощущение какой-то удивительной раскованности.