Коллекция. Караван историйЗнаменитости
Мария Александрова, Владислав Лантратов: «Это и есть тот самый дух, который не воспринимает слова «нет»
«Влад лежал на сцене на спине, травмированную ногу положил на стул. И я, отшвырнув свои костыли, легла на сцену рядом, прижалась к нему и сказала: «Не волнуйся, у нас все хорошо, у нас есть доктор». В той ситуации я была вся собранная, потому что сама уже прошла через операцию. Люди боялись к нам подойти, стояли вокруг кольцом. Мы лежим, а вокруг нас как будто выжженная земля, гробовая тишина. Так часто бывает во время трагедии: народ не может оторвать глаз от происходящего...»
— Мария, Влад, танцуя в Большом театре, вы достигли самой высокой позиции в балетной «табели о рангах» — прима-балерина и премьер. Ваш дуэт один из самых ярких в мировом балете. И по жизни вы — пара. Скажите, пути в классический танец у вас тоже похожие?
Влад: Нет, разные... Я родился в балетной семье. Мой папа, народный артист России Валерий Лантратов, был премьером Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко. Мама Инна Лещинская — заслуженная артистка России, солистка этого же театра. Брат — заслуженный артист Антон Лещинский (он старше меня на 15 лет) — танцевал в Большом. Помню, как в детстве он однажды взял меня за кулисы. Тогда давали балет «Чиполлино». Cамое большое впечатление на меня произвели стражники-помидоры — дядьки с красными мордами, подкрученными большими усами, в смешных шляпах. А первым балетом, который посмотрел из зала, был «Щелкунчик», в котором Антон танцевал партию Арлекина.
— Да, в такой семье иного пути, кроме как в балет, у вас, видимо, не было...
— Наверное! При этом первый раз на сцену я вышел в театре драматическом. Мама после окончания танцевальной карьеры пришла работать в «Ленком» педагогом-балетмейстером. Во многих постановках этой труппы есть танцевальные сцены. Например, в спектакле «Юнона и Авось». Все эти фрагменты надо постоянно репетировать. Этим мама и занималась.
А до этого она снималась у Марка Анатольевича Захарова в фильме «12 стульев»: танцевала там в песенке о Рио-де-Жанейро, которую пел Андрей Миронов (мама еще участвовала в музыкальных телеспектаклях «Дон Паскуале», «Венский карнавал», «Гаспароне», в картине про знаменитого певца Рашида Бейбутова).
Работа в «Ленкоме» сыграла важную роль в маминой судьбе. Ведь жизнь артиста балета на сцене коротка, а потом человеку надо заново искать себя. Маме посчастливилось: она попала в «Ленком» в новом для себя качестве. На дворе — конец восьмидесятых, тяжелое время для всей страны. А у мамы я только что родился, Антон еще учился в хореографическом училище. Работа у великого режиссера, в таком творческом коллективе стала для нее настоящим спасением.
— Можно ли сказать, что вы выросли за кулисами «Ленкома»?
— Безусловно, я же ходил на все мамины репетиции. Я наблюдал, как артисты «Ленкома» два-три раза в неделю приходили в танцевальный зал, под руководством мамы разогревали мышцы с помощью специальной гимнастики, потом становились к станку, делали прыжки — настоящий балетный урок. И перед спектаклями с танцами тоже разогревались и репетировали.
А в пять лет я вышел на сцену «Ленкома» — играл в спектакле «Школа для эмигрантов». «Играл» это сказано громко, у меня даже слов не было. В этой постановке главные роли были у Янковского со Збруевым и Караченцова с Абдуловым (в спектакле было два состава). Они выводили меня на сцену, были невероятно добры и внимательны. А в финале сажали меня к себе на колени и поили компотом из яблок, очень вкусным. Для меня это был самый приятный момент театрального вечера.
Очень хорошо запомнил ощущения от финала спектакля еще и потому, что тогда мои взрослые «коллеги» заканчивали произносить монологи, и на сцене устанавливалась звенящая тишина. Два героя улыбаясь смотрели на меня, а потом в зрительный зал, который тоже замирал. И я ощущал в этих актерах какую-то невероятную внутреннюю уверенность, силу. Тогда, конечно, не осознавал, какого уровня эти артисты, но интуитивно ощущал их величие.
Мария: А для меня детство — это мама, папа, старший брат и я... Папу помню склонившимся над старинными книгами. У него была уникальная профессия: он переплетал редчайшие старинные книги. Помню, как реставрировал огромный фолиант с гравюрами Гюстава Доре, знаменитого французского живописца XIX века. Сколько раз в моем детстве повторялась такая картинка: я сижу в кресле и готовлю новую пару пуантов к выступлению...
— А разве их надо как-то специально готовить?
— Конечно! Хотя существуют разные модели, все равно всегда приходится подгонять каждую пару под свою стопу. Так вот, я обшивала «пятачок» пуанта, подрезала стельку, пришивала ленты, резиночки, а папа сидел и шил книги. Сначала протягивал толстую нить через воск, чтобы она не путалась. Затем огромной иглой прошивал эти толстые фолианты, петля за петлей. Еще подклеивал корешки, реставрировал страницы, делал тиснение на коже, красивейшими шрифтами каллиграфически рисовал буквицы, разводил краску, чтобы потом золотить обрез страниц. Вот такой у нас с папой был ритуал: я занималась своим шитьем, папа своим...
С театром в нашей семье никто не был связан. Можно сказать, балет я нашла сама. Всегда была очень активным, подвижным ребенком, такой атаманшей, обожала уличные игры, особенно с мальчишками. Когда мне исполнилось четыре года, в наш детский сад пришли тренеры из спортивной школы и отобрали меня в секцию гимнастики. Когда воспитатели сказали об этом маме, она уточнила: «В какую гимнастику — спортивную или художественную?» Ей сказали, что в спортивную. Она ответила: «Нет, спасибо большое! Мы уже в танцах».
И начала искать для меня подходящий танцевальный ансамбль. Так я попала в знаменитую «Калинку» — народный детский хореографический ансамбль, который существует до сих пор, уже 55 лет. А потом увидела по телевизору документальный фильм о хореографическом училище. В нем маленькие девочки в белых купальничках стояли у станка, и с ними занимался педагог. Я поняла, что вот так и становятся балеринами. Очень захотела этому учиться, о чем и сказала маме. В девять лет поступила в подготовительный класс московского училища, а на следущий год — уже в первый класс.
— Влад, вернемся к вашему детству, ленкомовскому. Кого из звезд театра вы лучше всего помните?
— Мне очень нравился Александр Александрович Лазарев. Как он играл графа в спектакле «Безумный день, или Женитьба Фигаро»! Меня поражало, какой он красивый, гармоничный — и в жизни, и на сцене.
Конечно же, обожал Николая Петровича Караченцова. Спектакль «Юнона и Авось» — невероятно физически и эмоционально изматывающий, роль графа Резанова — тяжелейшая, там надо и петь, и танцевать. Очень много раз смотрел «Юнону и Авось», и каждый раз Караченцов играл на разрыв аорты. При этом у него был бешеный график: он то там снимался, то здесь, плюс концерты. Бесконечные перелеты, переезды. И после таких нагрузок он приезжал в Москву, буквально влетал в театр и вскоре выходил на сцену и играл в «Юноне и Авось» на максимуме. Думаю, пример Караченцова сыграл свою роль в моем становлении как артиста: не могу просто так выйти на сцену, каждый раз мне нужно «умереть» на ней, доказать, что я не просто так стал премьером Большого театра.
— Караченцов ведь прекрасно двигался...
— Видимо, благодаря генам. Его мама Янина Евгеньевна Брунак была балетмейстером, участвовала в постановке спектаклей в Большом театре, развивала балетное искусство в Монголии, Вьетнаме, Сирии. А еще очень хорошо двигался Александр Абдулов.
— Много писали о том, что у него сильно болели ноги — тромбофлебит....
— Я этого не знаю. При мне, в 90-е годы, в «Юноне и Авось» он выкладывался на все сто. Еще Александр Гаврилович был заядлым футболистом: в театре была своя команда.
Мария: Раньше такая команда была и в Большом театре. Многие балетные артисты выходили на поле, включая великого Владимира Васильева. Не просто так хореограф Асаф Мессерер в свое время сочинил миниатюру «Футболист»...
Влад: Хорошо запомнил и Захарова. Меня поражало, что Марк Анатольевич каждого артиста звал по имени и отчеству. И народных артистов СССР, и тех, кто только что окончил театральное училище и пришел в труппу. Такой уровень отношения, уважения к своему артисту очень меня впечатлял.
При всем том Захаров был мегастрогим. Даже я, ребенок, это чувствовал. Но именно такая профессиональная требовательность позволяла ему добиваться невероятного результата. И еще Захаров умел шутить, и это был юмор высочайшего уровня. Острым словцом мог очень тонко подколоть человека, «зацепить». И человек после этого пересматривал свой взгляд на ту или иную ситуацию.
— Мария, в драматическом театре Влад играл в детстве. А вы пришли в него уже примой-балериной Большого...
— Первый «заплыв» в новую для меня область случился спонтанно и очень быстро. Мне позвонил хореограф Сергей Землянский. Мы с ним познакомились, когда я делала творческий вечер на сцене Театра Станиславского и он ставил для меня и Дмитрия Гуданова номер.
Проходит какое-то время, раздается звонок Сергея: