Через апокалипсис революции к тысячелетнему царству
Как возникла коммунистическая утопия
Благодаря великой книге Макса Вебера «Протестантская этика и дух капитализма» (1905) протестантизм вот уже более 100 лет ассоциируется с благонамеренным духом честного предпринимательства. Однако до того он был связан с другим кругом идей, причем до такой степени, что книга «Протестантская этика и дух революции» смотрелась бы даже более естественно. Такая в известном смысле и была написана (хотя менее талантливо) — это книга Фридриха Энгельса «Крестьянская война в Германии» (1850). И тезис Энгельса о том, что Крестьянская война 1524–1525 годов была революцией угнетенных для достижения коммунистической утопии, вряд ли может быть оспорен.
Этот текст — часть проекта «Оправдание утопии», в котором Григорий Ревзин рассказывает о том, какие утопические поселения придумывали люди на протяжении истории и что из этого получалось.
Зрение Энгельса было несколько искажено спецификой его задач. Крестьянская война в Германии была крупнейшим в истории Европы народным восстанием вплоть до Великой французской революции (вооруженные силы восставших — около 300 тыс. человек), и Энгельсу было важно установить первичность немецкого революционного духа по сравнению с французским. Коммунистический режим с конфискациями феодального и церковного имущества и обобществлением собственности, установленный Томасом Мюнцером в Мюльхаузене в 1524 году, виделся ему прямым идеалом революции, которого не удалось достичь в 1848 году в Париже (удастся только в 1871-м, во время Парижской коммуны). Энгельс разделял идеи Маркса о «ложном сознании», считая, что любое историческое событие осмысляется его участниками неадекватно в силу отставания парадигм мышления от движения исторической материи. Маркс ровно в тот же момент (надо признать, изумительно) продемонстрировал возможности анализа «ложного сознания» в книге «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта», показав, как действия и мотивации буржуазной революции осмысляются в терминах античной истории и риторики. Энгельс несколько менее эффектно попытался показать, как революция крестьянская осмысляет себя в формах религиозной борьбы.
Соответственно сам Мюнцер, все его конфликты как с католицизмом, так и с Мартином Лютером оказались формой «ложного сознания», и в этом смысле не были Энгельсу особенно интересны. Эта мысль была развита в историческом исследовании Карла Каутского «Предшественники новейшего социализма» (1895), где оформляется своеобразный марксистский извод романтического мифа народного духа. Народу изначально присуще неприятие частной собственности и стремление ее обобществить, и оно приобретает различные формы в дохристианской и христианской истории в виде разных ложных сознаний. Коммунистическая утопия тем самым становится народным чаянием, а конкретные утописты его выражают, доставая один и тот же смысл из бездонного колодца народной души.
Мюнцер не был теоретиком, его утопия воплощалась в деятельности, которую мы сегодня назвали бы политической. Правда, он был проповедником, но в проповедях не развивал утопического нарратива, а занимался обличением папского престола, светских властителей и ростовщиков и Мартина Лютера — все в самой хамской манере. Но у него мы действительно имеем коммунистическую утопию в довольно полном виде. Во-первых, идеал: все общее («оmnia sunt communia»), и «каждый должен другому уделять по возможности», «никто не должен возвышаться над другим, каждый человек должен быть свободен, и должна быть общность всех имуществ». Во-вторых, способ его достижения: «Вперед, вперед, вперед! Давно уже время. Пусть добрые слова этих Исавов не вызовут у вас милосердия. Не глядите на страдания безбожников! Они будут вас так трогательно просить, умолять, как дети. Не давайте милосердию овладеть вашими душами!», «Вперед, вперед, пока железо горячо. Пусть ваш меч не остывает от крови!» В-третьих, перспектива: в Мюльхаузене он уничтожает местный магистрат и создает «Вечный совет» и вооруженную «Вечную лигу Бога»; он провозглашает «начало нового Христова царства».