Валерий Фокин: "Я жду особенного зрителя и рассчитываю на него!"
Обладатель премии "Золотая маска" за выдающийся вклад в развитие театрального искусства, художественный руководитель Александринского театра Валерий Фокин рассказал о новом фильме "Петрополис", последних премьерах театра, поделился воспоминаниями о "Современнике", в котором начиналась его режиссерская карьера.
Валерий Владимирович, в конце октября в прокат вышел ваш фильм «Петрополис» — фантастическая история об ученом, открывшем, что инопланетная цивилизация не просто влияет, а вмешивается в судьбоносные события, происходящие на нашей планете. Картина основана на спектакле по пьесе вашего сына «Сегодня. 2016 — ...», который идет в Александринском театре. Как его художественный руководитель вы могли выбрать для кино любое произведение. Почему остановились на этом?
— Спектакль вышел шесть лет назад, и через какое-то время мы стали его возить на международные театральные фестивали. В 2019 году мы играли его на Международной театральной олимпиаде в Японии. И я отметил, как поразительно эмоционально, тонко, чутко реагируют на него не только российские, но и иностранные зрители. И уже тогда у меня возникало ощущение, что спектакль «Сегодня. 2016 — ...» можно было назвать и 2017, и 2018. Его немелкая, несиюминутная актуальность никуда не уходит, потому что проблемы, затронутые в нем, остаются нерешенными. Я почувствовал это, когда люди из других стран, с совершенно иными убеждениями и настроениями, в том числе и по поводу россиян, вдруг так эмоционально откликались. Тогда и появилась мысль сделать из него кино.
Почти 20 лет я ничего не снимал — и вдруг такая тема! Поставил задачу перед драматургом изменить все, написать киносценарий, а потом пошла работа.
— Фильм производит грандиозное впечатление, прежде всего тем, что перекликается с сегодняшней ситуацией в мире и в нашей стране. Как вам кажется, кто будет его смотреть, кто в полной мере оценит ваши идеи?
— Я не питаю иллюзий, что так называемый широкий зритель примет эту картину, что она будет близка всем. В нынешней ситуации многие идут в кино, чтобы отвлечься, люди нуждаются в развлечении, чтобы какое-то время не думать о происходящем. Это по-человечески понятно и нормально сегодня.
Но остается и немало зрителей, которые хотят размышлять, думать о своем месте в мире и о том, как соотнести его с сегодняшним днем. «Петрополис» отвечает на их запрос на кино интеллектуальное. Кто-то из критиков назвал нашу картину «интеллектуальным триллером». Публика, на которую я рассчитываю, — это люди, настроенные отыскать для себя что-то важное. Таких людей немало, наша страна вообще ценна таким зрителем.
Мои зарубежные коллеги, среди которых есть очень крупные режиссеры, всегда отмечали, что русский зритель — особенный. Он может развлекаться, но в какой-то момент обязательно скажет: «Так, мне это надоело! Вы о чем вообще? До свидания!» В Америке развлечение вошло в генетический код публики. У нас не так. Мы в этом смысле особые люди. Не хочу сказать, что наша особость всегда со знаком плюс, у нас и минусов полно, но тем не менее жду особого зрителя, рассчитываю на него.
— Легко ли работать с сыном?
— С Кириллом абсолютно легко. Мы и фильм снимали, и спектакли ставили, и никогда не возникало никаких напряжений. Объясню почему. Никогда не ставил во главу угла — это мой сын и я должен как-то сдерживаться, или, наоборот, быть к нему более строгим. Работал с ним как с любым другим автором. Он со мной спорил, иногда я его убеждал, когда-то не получалось. Кирилл, так же как и я, всегда был нацелен на результат, отодвигал на второй план личные амбиции, самолюбие. В нашем деле очень важно, когда автор не держится исступленно за слова. Я знал крупных классиков, того же Виктора Сергеевича Розова или Леонида Генриховича Зорина, написавшего сценарий «Транзита». Там попробуй выкини хоть слово — случится целая история, такое ощущение, что мир рухнет. Хотя вообще-то литературный текст не всегда звучит с экрана так достоверно, как хотелось бы. Кирилл понимает задачу, для него нормально, если надо что-то переписать или сочинить заново.
— Когда смотришь на экран, создается полное впечатление, что картина снималась и в Майами, и в Токио. А оказывается, все было снято в грандиозном павильоне, перестроенном из заводского помещения. Как такое удалось?
— Несколько раз в моей жизни случалось так, что ситуация казалась безвыходной, я в отчаянии не понимал, как из нее выбираться, требовалось принимать радикальное решение, которое никого не могло обрадовать. И вдруг меня осеняло, рождалось какое-то простое и аскетичное решение, и в результате оно оказывалось самым лучшим.
Здесь произошло так же. Подготовительный период был завершен, мы уже съездили в Японию, выбрали локации, вели переговоры с Америкой, должны были полететь туда. Все шло по плану, и вдруг — бабах! Грянула пандемия, все проекты остановились, об экспедиции в другую страну речи быть не могло. И тогда мы с Кириллом Фокиным, оператором Ильей Овсеневым, художником Алексеем Трегубовым сели и стали искать решение. Алексей не кинохудожник, «Петрополис» — его дебют в кино. Он работает в Александринке, а еще он инсталлятор — много лет занимается организацией выставочного пространства, знает, как им распорядиться. В результате подумали: почему нам не снять фильм полностью в павильоне? По сюжету главный герой, ученый, путешествует по своей памяти. Значит, можно сделать так — он постоянно переходит из одной комнаты в другую: в этой — детство, в другой — Америка, в третьей — Япония, здесь он встретился с женой, там погиб их ребенок... Для этого не нужно придумывать дополнительно никаких реалистических склеек, потому что все происходит у героя в голове.
Мне, театральному режиссеру, всегда очень нравилось соединять театр и кино. В свое время пробовал это в фильме «Превращение» по Кафке с Евгением Мироновым, и получилось неплохо. Когда стык двух разных видов искусств органичен, он высекает новую, неожиданную искру.
Павильон площадью семь тысяч квадратных метров мы нашли на бывшем московском трубном заводе. Огромная площадь давала нам огромные возможности — мы фактически построили три страны, и не только квартиры героев, но и многолюдные яркие улицы Токио, берег Атлантического океана, особняк героя в Майами и длинный коридор памяти, по которому герой «бежит» по своей жизни.
Замечательный Илья Овсенев, очень современный, умный оператор, все это снял. Он точно понимал авторскую, режиссерскую стилистику, следовал ей, иногда дополнял. Не могу назвать его исполнителем, он стал моим соавтором, с ним было очень интересно работать, так же как с Трегубовым. У нас подобралась прекрасная команда.
— Как проходил кастинг?
— Антон Шагин сразу и безусловно стал единственным претендентом на главную роль. Антон играет в моем спектакле «Литургия ZERO» по «Игроку» Достоевского. Я хорошо знаю его нервную, воспаленную природу, особое качество его актерского темперамента. Но меня зажигало то, что он способен преодолеть непреодолимое. Мне хотелось, чтобы он сыграл сдержанного человека, находящегося в процессе размышления, анализа. Это было трудно, тем не менее я его все-таки зажал. Антон понимал, что для него это непростой шаг, но он на него согласился и, мне кажется, справился. Молодец! Многие, кто видел фильм, говорили: не ожидали такого от Шагина. Для меня это комплимент, потому что повторяться актеру несерьезно, нехорошо, в театре я всегда стараюсь за этим следить. Но в кино другие правила, другие законы. Зритель любит твое лицо, любит тебя медийного.
Владимиру Кошевому досталась роль влиятельного сотрудника спецслужб. Он хороший, тонкий артист, но здесь ему тоже было трудно, потому что требовалось сыграть внутреннюю драму выбора между долгом и честью. Сегодня нередки ситуации, когда головой человек все понимает, но должен исполнить долг. И это трагедия. Владимир тоже должен был сдерживать себя, а артисты этого не любят, они любят, наоборот, выплескивать эмоции. Наши — полная противоположность японским артистам, с которыми я много лет работал. Те копят, копят, копят, казалось, уже больше некуда копить — и вдруг взрываются и взлетают, образно выражаясь, на двадцать второй этаж. Но там другая школа, другая природа, другая культура.
— Молодого Джугашвили в вашем спектакле «Рождение Сталина» Кошевой играет так же?
— Сдержанно, я тоже его зажимал. Самое трудное для актера — иметь внутренний темперамент, сорокаградусную температуру тела, но при этом сдерживаться, взрываться только в определенный момент. Это сложно, но Владимир справляется. Я хотел, чтобы он и в кино попробовал себя в этом направлении. Требовалось, чтобы человек из другого лагеря был интеллигентным, в чем-то похожим на ученого, чтобы между героями не ощущалось контрастной разницы. Они оба интеллектуалы, каждый мог оказаться на месте другого, но пошел своей дорогой.
Юлию Снигирь на роль жены главного героя я нашел не сразу. Смотрел других актрис, с кем-то даже встречался. Когда оказалось, что Юлия сможет сниматься, решил: никого больше не ищем. В ней есть индивидуальность, есть сочетание, необходимое для героини. С одной стороны, она лирична, женственна, манка, с другой — на экране остается ощущение, что она умная женщина, это очень важно. Можно иметь одно и не иметь другого, а в Юлии есть все, еще и порода. Ее героиня Анна любит своего мужа, ценит его выдающиеся способности, поэтому так мучительно воспринимает, как ей кажется, его предательство.
— Финал «Петрополиса» показался мне грустным. Высшие силы, внеземные цивилизации призвали сильных мира сего среди землян договариваться, не конфликтовать, но не были услышаны. В правящей миром элите взыграли амбиции. Можно ли людям на что-то надеяться?
— Надежда, конечно, есть. Для меня финал истории — метафора. Все-таки наше кино фантастическое, несмотря на весь реализм происходящего. Позитив вижу в том, что мы стоим сейчас перед трудным, тяжелым, больным переломом. Рано или поздно он все равно произойдет, но мы не знаем когда, и никто не знает.
В финале герой идет по реальному, но абсолютно пустому Петербургу, где нет никого, но есть он. А еще ему возвращены жена и ребенок. То есть он как новый Адам перевернул старую страницу жизни и начал все заново в мире, где наконец-то будут стерты комплексы, амбиции, чудовищное высокомерие.
Это витает в воздухе. Сами того не ожидая, мы многое предсказали в 2016 году, и не только в спектакле, который стал «Петрополисом». Я постоянно наблюдаю за зрительскими реакциями. К примеру, несколько лет назад я поставил «Швейк. Возвращение». Некоторым зрителям спектакль тогда не понравился: не смешно, почему Швейк не такой, как мы привыкли, не сыплет анекдотами? А там был сделан акцент на второй части, где Швейк идет на войну. Все это есть у Гашека, никто ничего не придумывал. Неслучайно Брехт потом написал пьесу «Швейк во Второй мировой войне».
У нас Швейк возвращается через сто лет и видит: мало что изменилось. Конечно, спектакль получился горьким, серьезным, некоторым зрителям это не нравилось. Сейчас он воспринимается совершенно по-другому. Жизнь изменилась. Ни у кого даже не возникает мысли: смешно, не смешно. Наоборот, думаю, если бы было смешно, это вызывало бы удивление. Все меняется, такое случается в творчестве: чувствуешь что-то, что витает в воздухе, и попадаешь. Сейчас есть ощущение, что мир должен все-таки измениться, верю, что в лучшую сторону.
— В прошлом году в Александринке прошла премьера вашего нового спектакля «Один восемь восемь один», где вы обратились к истории российского государства, рассказали о моменте перехода власти от Александра II к его сыну Александру III. Отец отменил крепостное право, при сыне страна не вела ни одной войны. И тем не менее ни тот, ни другой не дождались благодарности от современников, на них постоянно покушались террористы. Почему эта тема для вас актуальна? И какого зрителя вы ждете на спектакле?