Андрей Лукьянов: по бабкиным стопам
Наблюдая за Лелей, дающей журналистам интервью, я поражался, как ее тонкие наблюдения и мудрые суждения, излагаемые прекрасным русским языком, не сочетаются с экранными героинями бабушки, да и с той, кем она была в жизни
Мое детство прошло в коммунальной квартире дома на пересечении улиц Лесной и Миусской, где жили бабушка с дедушкой. Родители частенько ссорились, сходились-расходились, а меня, чтобы не травмировать неокрепшую психику, отдавали «старикам». У отца я был первенцем, от женщин, к которым он прибивался во время очередного разрыва с мамой, имелось еще две дочери, но так получилось, что с внучками бабушка общалась гораздо реже, чем со мной.
Только научился ходить, бабка стала брать с собой на съемки. Как же мне там все нравилось! Похожая на праздничную суета, бегающие туда-сюда костюмеры с ворохами платьев и пиджаков, гримеры, парой движений поправлявшие прически, крики режиссера. Но прежде всего — собственная исключительность в качестве внука Елены Александровны Максимовой (впрочем, по имени-отчеству ее мало кто величал — для коллег и друзей она была Лелей), которую знал каждый: актеры подходили к ней, здоровались, спрашивали о самочувствии, а внука гладили по головке или делали козу. Думал про себя: «Вот повезло-то!» Напитавшись творческим духом, в детском саду, где бывал во время бабкиных дальних киноэкспедиций, устраивал целые представления, изображая по очереди всех персонажей сказок, которые читала воспитательница.
В 1967 году бабушка взяла меня, восьмилетнего, в кинотеатр «Ударник» на премьеру фильма «Цыган», где Евгений Матвеев снялся в роли Будулая и дебютировал как режиссер. Елена Александровна играла в картине Лущилиху — ненавидимую всей деревней сплетницу и шантажистку. То ли понимая, что меня вряд ли заинтересует сюжет отнюдь не детского кино, то ли опасаясь потрясения, которое может вызвать у внука гнусный персонаж в ее исполнении, баба Леля, миновав зрительный зал, отвела меня на второй этаж, где стояли накрытые по случаю премьеры банкетные столы. Отвела и оставила наедине с множеством вкусностей, среди которых были и особенно любимые мною коржики. Нисколько не сомневаясь, что имею право угоститься, я взял коржик и откусил от него добрую треть. В то же мгновение рядом возникла невесть откуда взявшаяся суровая тетенька в строгом костюме, похожая сразу на всех администраторш и билетерш, и угрожающе сдвинув брови, принялась отчитывать: «Мальчик, как тебе не стыдно! Ты взял то, что тебе не предназначено!»
Я готов был провалиться и ничего не мог сказать в свое оправдание — недожеванный коржик встал поперек горла. Остаток так и держал в руке (не класть же объедок обратно на блюдо!), пока не появилась бабушка. Поняв, что я вовсе не посторонний мальчик, случайно забредший в банкетный зал, строгая тетенька вмиг расцвела доброй улыбкой. С момента истории с коржиком прошло полвека, но нелюбовь к контролерам, вахтерам и иже с ними сохранилась у меня по сей день и я ничего не могу с ней поделать.
Известность к бабушке пришла с первой же ролью в немой ленте «Бабы рязанские». Двадцатидвухлетняя Елена Максимова сыграла Лукерью — скандальную, наглую и в то же время глубоко несчастную женщину, которая, живя в богатом доме и не зная ни в чем недостатка, вынуждена терпеть измены мужа. А спустя три года, в 1930-м, на экраны вышел легендарный фильм Александра Довженко «Земля». Великий режиссер доверил Елене Максимовой главную женскую роль — деревенской девушки Наталки, которая теряет жениха. Узнав, что Василя убили кулаки, она будто в помешательстве срывает с себя одежду и мечется по дому — простоволосая, обнаженная. Эпизод получился пронзительным.
Слышал, как однажды во взрослой компании баба Леля рассказывала о съемках знаменитой сцены: «Александр Петрович попросил покинуть площадку всех кроме оператора Демуцкого. Народ послушно удалился, и только пожарный заявил, что не уйдет: «По инструкции я должен присутствовать во время всего процесса съемок. А вдруг лампу разорвет или штангу осветительного прибора заденете — и он рухнет? Что хотите делайте — я остаюсь!» Сначала Довженко пожарного уговаривал: мол, контроль за безопасностью мы с оператором берем на себя, обещаю, что ничего не случится, но когда тот заупрямился, страшно рассердился и пригрозил позвонить в партийные верха. Только тогда огнеборец сдался».
Премьера картины «Земля» состоялась восьмого апреля 1930 года. Зрители были настолько ошеломлены увиденным, что после появления на экране надписи «Конец фильма» в зале несколько секунд висела мертвая тишина. Потом, как взрыв, — шквал аплодисментов и крики «Браво!». По воспоминаниям бабушки, Довженко был счастлив. Только совсем недолго — пару дней. На третий едва ли не во всех партийных изданиях появились разгромные рецензии режиссера обвинили в излишнем натурализме, сползании в порнографию (в первую очередь, конечно, имея в виду эпизод с мечущейся по горнице обнаженной Наталкой), языческом любовании природой и неправильном понимании сути коллективизации. После того как фильм раскритиковал Горький, а Демьян Бедный написал язвительный памфлет, Довженко поседел за одну ночь и стал думать о добровольном уходе из жизни. Отказаться от трагического решения его заставило самоубийство Маяковского, случившееся спустя шесть дней после премьеры картины — четырнадцатого апреля. Позже Довженко вспоминал, что именно стоя у гроба друга, понял: наложить на себя руки — не выход, нужно жить и работать несмотря ни на что.
В том же 1930 году «Земля» была отмечена премией Национального совета кинокритиков США как лучший зарубежный фильм, а спустя почти тридцать лет, в 1958-м, на Всемирной выставке в Брюсселе включена в число двенадцати лучших картин за всю историю кинематографа. Довженко уже полтора года покоился на Новодевичьем кладбище, и за наградой в бельгийскую столицу пригласили исполнителей главных ролей, в том числе актрису Елену Максимову. Однако партийное и кинематографическое руководство сочло поездку актеров за рубеж излишней — премию за фильм получил кто-то из чиновников.
Кроме Довженко бабушке повезло поработать еще со многими замечательными режиссерами: в «Первокласснице» Ильи Фрэза она играла цветочницу, у Сергея Герасимова в «Молодой гвардии» — мать Вали Борц, в «Чужой родне» Михаила Швейцера — председателя колхоза Варвару Степановну. Главные роли в последнем фильме достались тогда еще совсем молодому Рыбникову и Мордюковой, которая была старше партнера на пять лет. С Нонной Викторовной у бабы Лели сложились чисто рабочие отношения (из-за непростого характера с той даже приятельствовать оказывалось сложно), а вот с Николаем Николаевичем они подружились на всю жизнь. Помню, как Рыбников и Ларионова с дочками Аленой и Аришей приходили к бабушке в гости и как мы с ней наносили в их дом ответные визиты.
Однажды бабе Леле пришлось сопровождать меня, Алену и Аришу на Кремлевскую елку. Помню, ехали на автобусе, а когда вышли на остановке, я потерялся. Причем бабушка заметила пропажу внука не сразу, а уже в очереди в гардероб. К Кремлю со всех сторон двигались толпы детей с мамашами и бабками, и оглядываясь назад, моя видела знакомую шапку с помпоном и была уверена, что это я. Оставить девчонок одних и броситься на поиски не могла — и тихо сходила с ума все два часа, пока шло представление. А самостоятельный восьмилетний пацан без проблем добрался до дома и там ждал подарка от Деда Мороза. На следующее утро бабка «во искупление вины» напекла своих фантастически вкусных пирогов, которые я обожал. Впрочем, не меньше любил ее борщи, котлеты, пельмени, вареники, салат оливье. Честное слово, до сих пор даже в лучших ресторанах ничего подобного не ел!
Мне не приходило в голову спросить, когда и у кого баба Леля постигала поварскую науку, — понятно, что уж точно не в детдоме, где оказалась в четырнадцать лет.
Отец бабушки владел небольшой булочной в районе Сокольников, в 1916 году закрыл переставшую приносить доходы лавочку и устроился бухгалтером в вагонное депо. Спустя четыре года его не стало, и моя прабабка, не имевшая никакой профессии, занимавшаяся исключительно домашним хозяйством, отдала всех трех дочерей в детдом. К слову, ни Леля, ни младшие Зоя с Ларисой никогда за это мать не осуждали. Отлучая от себя девочек, несчастная женщина понимала, что рядом с ней они просто умрут от голода. К тому же в 1920-м прабабушка уже наверняка чувствовала себя не совсем здоровой, в 1922 году ее не стало.
В середине двадцатых кино казалось чудом из чудес, конкурс в актерскую студию при Межрабпоме был сумасшедшим — более трехсот человек на место. Но бабушка чем-то зацепила набиравшего курс Константина Эггерта — звезду немого кино, актера, режиссера, сценариста — и оказалась в числе избранных. Первый год умудрялась совмещать учебу с работой прессовщицей на пуговичном комбинате, а второкурсницей начала сниматься.
На момент знакомства с дедом Георгием бабушка уже сыграла в пяти или шести фильмах. Можно не сомневаться: если бы не революция, их пути никогда не пересеклись бы. Георгий Николаевич Лукьянов происходил из дворянского рода. Получив инженерное образование, работал в теплотехническом НИИ имени Дзержинского. К слову, при царе Лукьяновым в доме на пересечении Лесной и Миусской улиц принадлежал целый этаж, но в результате «уплотнения буржуйского элемента» семье остались две комнаты. Новый, 1929 год Георгий и Леля встречали в одной компании (представитель голубых кровей и бывшая детдомовка — конечно, при прежнем режиме такое было просто невозможно), а утром первого января дед сделал едва знакомой девушке предложение. Бабка любила рассказывать, что всю новогоднюю ночь кавалер хватал ее под столом за коленки, но это как-то мало вязалось с моим представлением о деде-аристократе.
Спустя неделю, шестого января, они расписались и прожили вместе более полувека. Будь моя воля, я бы за каждый год семейной жизни ставил деду по памятнику, поскольку характер у бабки был — мама не горюй! Случалось, день начинался и заканчивался ее криками — бабушка распекала деда за малейшую провинность, а то и вовсе без повода. При этом не выпускала изо рта папиросу — дымила как паровоз. Пачки забористого «Севера» и куски ваты, которой баба Леля набивала мундштуки, лежали везде: в изголовье кровати, на комоде, на обеденном столе. Как никогда не куривший дед это терпел, диву даюсь. Однажды, уже взрослым, я спросил бабу Лелю, где она заполучила вредную привычку, и услышал: «В детдоме. Там все курили, чтобы голод приглушить».
С Георгием они были полными антиподами: шумная, крикливая бабушка и дед — выдержанный, интеллигентный, в чем-то даже рафинированный. Большой книгочей, собравший гигантскую библиотеку. Как мужа Лели Максимовой его знали администраторы всех сценических площадок Москвы, и мы вдвоем не пропускали ни одной премьеры. Первое время уговаривали присоединиться бабушку — и нарывались на крик: «У меня дел по горло! Надо постирать, погладить, приготовить! Идите уже — не путайтесь под ногами!»
Я действительно не помню, чтобы бабка дома отдыхала. Ей приходилось руками (машинка по типу «ведро с мотором» появилась много позже) перестирывать горы белья, убираться в комнатах и местах общего пользования (по графику), утюжить наши с дедом рубашки и брюки. Фарш на котлеты она прокручивала на старой мясорубке, когда намечались гости — чуть ли не в промышленных масштабах. Параллельно с домашними делами бабушка умудрялась учить роли. Сначала сама то и дело заглядывала в сценарий, в советском варианте напоминавший расчетную книжку за электроэнергию, а как только я на учился читать, отдавала мне — чтобы следил, правильно ли запомнила реплики.