Ждет ли Россию технологический коллапс?
Будущее не предопределено. Россия должна использовать санкционную блокаду как возможность пересобрать модель работы научно-технического комплекса страны, замкнуть его на потребности нашей экономики и национальные приоритеты развития. Об автаркии речи не идет. Новым технологическим партнерам наша страна должна предложить альтернативные западным модели сотрудничества и свои версии ответов на предельные вопросы мироздания, считает известный российский экономист и технологический эксперт Дмитрий Белоусов.
Российская экономика отработала первый неполный год беспрецедентной санкционной блокады Запада весьма успешно. Коллапса не произошло, спад ВВП окажется меньше пандемийного вопреки алармистским прогнозам марта–апреля. Устояли платежно-расчетная и кредитно-депозитная системы, после короткого всплеска устаканилась инфляция, стабилизировался валютный рынок.
Теперь наши враги и недоброжелатели сменили риторику. Да, мгновенного разрушения российской экономики под ударами санкций не случилось, но долгосрочная технологическая, а рука об руку с ней экономическая и социальная деградация страны, по их мнению, неизбежна уже в среднесрочной — пять– десять лет — перспективе.
Действительно ли удушающий «эффект анаконды» торговотехнологических санкций неотвратим или есть развилки? А может быть, тотальную блокаду Запада можно использовать как шанс на пересборку всего научно-технологического комплекса страны, который в значительной степени работал, ориентируясь на глобальную повестку, питая чужие экономики? Какие новые модели сотрудничества и глобальные концепты мы можем предложить новым технологическим партнерам?
Эти вопросы задали общую рамку нашей беседы с ведущим экспертом Центра макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования (ЦМАКП) Дмитрием Белоусовым.
С началом санкционной войны ЦМАКП и Дмитрий Белоусов выдали целый корпус аналитических докладов, в которых подвергли жесткому анализу сложившуюся модель функционирования науки и технологического комплекса России и предложили программу его перестройки. Этот план, названный Белоусовым на китайский манер «политикой четырех модернизаций», мы также обсудили. Но начали разговор, что называется, «от печки».
— Дмитрий Рэмович, какие ключевые уязвимости промышленно-технологической системы нашей страны выявил первый неполный год санкционной войны?
— Зоны уязвимости были вполне ожидаемыми, никаких сюрпризов не было. Наши противники бьют по самым слабым местам нашего технологического комплекса. Это электронная компонентная база, это сложное, высокотехнологическое машиностроение, это оборудование и технологии для продвинутого ТЭК (глубоководная добыча, оборудование для крупнотоннажного сжижения газа и так далее), это тонкая химия и передовые материалы. Разумеется, раньше вышла на поверхность проблема «импортозамещения конечной продукции», на фоне, как показал шок этого года, сохранения или даже роста зависимости от поставок промежуточной продукции — комплектующих, сырья или критически важных материалов. То есть импортозависимость, скорее, уходила вглубь, чем исчерпывалась. Самый нашумевший пример — сложные подшипники, часть которых собиралась нами уже самостоятельно, но конусообразные ролики и специальную смазку мы по-прежнему предпочитали ввозить из-за границы.
Гораздо более неожиданной была скорость адаптации к внешнему шоку наших частных технологических компаний. Я не думаю, что здесь уместно называть фамилии, адреса и явки, но они не просто не растерялись, но отреагировали молниеносно и весьма эффективно. Обнаружилось, например, что в мире есть не только западная электронная база и не только китайский Huawei, который оказался не готов в новых жестких условиях сотрудничать с Россией. Есть китайский ноунейм, продукцию которого готовы быстро довести до минимально рабочей кондиции наши инженеры. Приходят иранцы и говорят: «Что, у вас какие-то проблемы с электронной базой? Вот, ребята, смотрите адрес на сайте, мы через эту фирмешку стабильно покупаем европейские микросхемы». И пока чиновники пребывали в состоянии прострации, думая, как и в каком объеме организовать параллельный импорт, частные игроки оперативно решали — и многие так или иначе уже решили — проблемы с организацией альтернативных каналов поставок, включая новые логистические схемы и новые схемы платежей.
— Молодцы, конечно, но это не имеет отношения к импортозамещению.
— В жизни все сложнее. Например, промышленная компания, снова намеренно не именую, использует американские датчики, ныне подсанкционные, в качестве основных и дублирующие, на случай аварии, российского производства. Эти ребята не стали искать иностранную альтернативу этим датчикам (очень уж редкая и «заметная» на рынке продукция), а довели, допрограммировали наш датчик до функционала основного.
В общем, уже к лету на кого из госменеджеров ни посмотришь, у всех тоска и беспросветный кризис (мне понравилось «у нас требования к импортным компонентам зафиксированы на уровне внутренних корпоративных стандартов»; отличные стандарты, здорово придумано!). На частников посмотришь — бодрые парни и блеск, азарт в глазах. Для них настали их девяностые, когда можно все, дороги открыты, ты самый крутой, если ты самый умный, быстрый, хитрый и ловкий. Плюс еще особый кайф, что при этом ты не дербанишь страну, а защищаешь и усиливаешь ее.
— Итак, реакция снизу обнадеживающая. А вот к государству есть вопросы. Мы в «Эксперте» с нетерпением ждали появления комплексной, интегрированной, межотраслевой программы импортозамещения. И только в октябре правительство сформировало перечень из полутора сотен проектов по критическим направлениям импортозамещения до 2030 года на общую сумму 5,2 триллиона рублей. Но детали плана узнать так и не удалось, Минпромторг отказал в интервью. Вы знакомы с этим планом?
— Нет, я думаю, это сущность второго порядка. В течение года и сейчас важнейшей задачей правительства было помогать на ходу восстанавливать, свинчивать разорванные цепочки — это раз. И оперативно настраивать производство ОПК на нужды воюющей армии — два. Поэтому сейчас не до умных стратегий. С начала СВО кабинет и Минпромторг в частности перешел в режим ручного управления и решает конкретные вопросы, помогает расшивать узкие места в важнейших отраслях промышленности.
А мест таких оказалось изрядно. Скажем, вдруг выяснилось, что лицензионное соглашение о поставках некоторых деталей для «Суперджета» выполнено только частично: нам не был предоставлен полный комплект технической документации. И мы просто не знаем, из какого точно металла сделана эта деталь, каковы результаты прочностных испытаний в разных режимах и так далее (об этом немало говорилось на Восточном форуме этой осенью). Производить технические испытания слишком долго и дорого, проще плюнуть и сделать с нуля собственный аналог из своего правильного сплава, чтобы не ошибиться.
Когда ситуация более или менее уляжется, тогда появится возможность и необходимость формировать отраслевые и интегрированную межотраслевую программы.
— Не вполне могу согласиться. Даже пожарные меры неплохо бы вырабатывать, имея в голове хотя бы представление о стратегии дальнейших действий. Задам прямой вопрос: электронная промышленность — это чья зона ответственности: бизнеса или государства?
— Проблема с микроэлектроникой в чем? Мы вполне способны изготавливать электронные изделия, микросхемы, если нам наплевать на величину их энергопотребления и, главное, на их цену. Там очень высокие стартовые затраты на НИОКР, на оборудование, которые необходимо «размазать» на большую, очень большую серию. То есть в значительной части вопросы обороноспособности закрыть поставками отечественной электронной компонентной базы (разумеется, по разным сегментам все очень по-разному). Но мы сегодня не в состоянии наладить выпуск коммерчески успешной микроэлектроники, особенно потребительской. Речь, подчеркну, идет о массовом выпуске, не на десятки и сотни тысяч, а на миллионы и десятки миллионов штук — и тут сразу встают вопросы или о партнерстве с крупным производителем, теми же китайцами, или о самостоятельном выращивании национальных чемпионов с прицелом на рынки дружественных стран, но это дело небыстрое.
Аналогичным образом обстоит дело с гражданской авиацией. Мы экстренно реанимируем заделы по Ту-214 не потому, что это самый современный и очень экономичный самолет — увы, ровно наоборот. Но хороший танк тот, который есть в этом бою, здесь и сегодня, а не через год. Страна должна летать, и до подхода серийных МС-21-310 с нашим двигателем ПД-14 и импортозамещенного SSJ-100 New с нашим двигателем ПД-8 придется эксплуатировать и Ту-214. Их работу в авиакомпаниях, очевидно, придется субсидировать государству. Но всё не субсидируешь. Поэтому нам либо надо научиться создавать рынки, а мы потребительский рынок электроники создавать не умеем, либо нужно договариваться с дружественными странами об организации общего рынка.
Разомкнутый технологический контур
— Как вы оцениваете влияние формальных и неформальных санкций на российскую науку?
— Есть очень серьезные проблемы с уникальным научным оборудованием. Ряд крупных вузов, включая «Сколтех», благодаря прозорливости и быстроте действий группы хороших, умных людей успел закупиться расходниками, оборудованием, запчастями. На первое время хватит, что дальше — неясно. У остальных часто нет и нормального текущего запаса. Срочно сколочен консорциум по налаживанию производства отечественных научных приборов, но это, даже в случае успеха, не быстрая история.