Роман Михайлов: «Я предельно независимый человек»
Режиссер фильма «Сказка для старых» и автор романа «Дождись лета и посмотри, что будет» — о своих текстах, фильмах, спектаклях и о том духовном опыте, который лежит в их основе
В конце октября в онлайн-прокат вышел фильм «Сказка для старых» — режиссерский дебют Федора Лаврова и Романа Михайлова. Они же исполнили в «Сказке для старых» главные роли. Среди актеров фильма Кирилл Полухин, Евгений Ткачук и Олег Гаркуша. Бюджет «Сказки для старых» — один миллион триста тысяч рублей. Все актеры играли бесплатно. Еще одна ипостась Романа Михайлова в этом проекте — автор сценария.
Михайлов в прошлом известный математик. Спектакль «Сказка про последнего ангела», в основу которого в том числе легли тексты Романа Михайлова, в постановке Андрея Могучего получил в 2021 году «Золотую маску» в номинации «Лучший драматический спектакль». Спектакли «Антиравинагар», «Несолнечный город» и «Ничего этого не будет» в постановке уже самого Романа Михайлова идут на сцене БДТ. Кроме того, спектакли по его текстам «Сны моего отца» и «По ту сторону ветра» идут на сценах РАМТ и «Мастерской Петра Фоменко». Его роман «Дождись лета и посмотри, что будет» получил премию Андрея Белого.
«Эксперт» поговорил с режиссером, актером и писателем о том, какой творческий путь он для себя выбрал.
— Помимо фильма «Сказка для старых» я знаю еще одно произведение в этом жанре, к которому вы имеете отношение, — спектакль «Сказка для последнего ангела», который Андрей Могучий поставил на сцене Театра Наций. Почему именно сказка?
— Сказки, на мой взгляд, самое интересное из нерелигиозной литературы, что у нас есть. Что там зашифровано, понять невозможно. У меня большие трудности с восприятием современной психологической литературы. Ее мир мне не особо интересен, а сказки интересны практически все. Поражаюсь, когда читаю какие-нибудь бенгальские или индонезийские сказки, как там возникают персонажи, волшебные предметы, как устраивается нарратив. Мне с детства казалось, что это, в отличие от каких-то надуманных романов или беллетристики, не пустое высказывание, что в сказках есть какие-то ключи, тайники, провалы. Сказка может присутствовать в нашей жизни тайным образом, не через мораль, а всплывать в какие-то неочевидные моменты. Речь о волшебных сказках, не бытовых.
— Для чего нужны сказки?
— Мне кажется, что рассказывание волшебных историй — это один из немногих оправданных видов деятельности человека. У меня был друг, который считал, что только от одного занятия есть толк — производство музыки. Все остальные занятия он не воспринимал всерьез: «Работа на заводе, политика или бандитизм — это все чушь, только музыка имеет смысл». Меня впечатлила эта категоричность.
Когда ты производишь волшебную историю, ты делаешь вклад в развитие бытия в целом. Сколько бы люди ни существовали, они всегда рассказывали волшебные истории. Какие-то из них поглощались мифами, какие-то становились эпосами или легендами, а какие-то входили в сборники безымянных сказок. Рассказывая сказки, что-то такое придумывая своим детям перед сном, когда они маленькие, мы пребываем в естественном состоянии. В волшебные сказки мы вкладываем свое восприятие пространства, времени, реальности в целом. Виды деятельности, которые приводят к достижению власти и накоплению денег, мне не кажутся естественными. А вот рассказывание волшебных сказок мне кажется естественным, как и производство музыки, работа со зрителями, пение, рисование.
— Почему все-таки классическая литература не стала для вас образцом?
— Так с детства пошло. Я формировался как формировался. Рос в довольно маргинальной среде и всегда был самоучкой. Не было писателей, которым я хотел бы подражать или которыми бы восхищался, скорее был некий текстовый слух, с помощью которого воспринимается окружающая реальность. Так вырабатывался мой ритм, моя литература. Сначала она не принималась обществом. Сейчас люди цепляются за нее. Она живет в кино и театрах.
— Что лежит в основе ваших произведений?
— Сны, видения, опыт друзей и личный опыт. Но у меня неотрефлексированное творчество. Я рефлексирую по его поводу уже позже, после создания, когда вижу, что получилось, и пытаюсь это интерпретировать. Часто мои тексты создаются в каком-то трансе. У них нет продуманной конструкции. Это близко к автоматическому письму.
— Как вы попали в театральный мир?
— Начал заниматься театром еще в девяностых. У меня двадцать постановок. Сначала это был совсем маргинальный театр, который делал постановки в закрытых клубах и на заводах. Но театральный мир очень тесен, и если в нем появляется современный автор с нестандартным нарративом, с самобытными персонажами, со своими взглядами на реальность, это рано или поздно привлекает внимание. Кто-то читает тексты этого автора и понимает, что их надо ставить на сцене. Мои тексты поставили девять театров, включая крупные. Я смотрю на это спокойно: ставят и ставят. У меня нет воли к распространению себя и своих идей. Если их подхватывают, я рад. Не было бы этого — ничего страшного.
— «Сказка про последнего ангела» Андрея Могучего на сцене Театра Наций — насколько эта сценическая версия близка вашему замыслу?
— Это совсем не моя эстетика, но спектакль мне понравился. Я вышел с него с таким светлым чувством. В театре я практически не работаю с декорациями и всегда предпочитаю минимализм. Декорация требует очень серьезного оправдания. В этом спектакле есть внимательное отношение к моему тексту. Конечно, он все перестроил, изменил финал и так далее. У меня совсем другая история. Трудно ее оценивать. Но я рад, что этот спектакль смотрят и он радует зрителей.
— Вы говорили, что люди, с которыми создаете свои фильмы и спектакли, объединяются вокруг вас по принципу арт-общины. Как это происходит?
— Есть разные формы жизни и существования. Одна из них — арт-община. Она похожа на семью. Ее задача не участвовать в захвате власти, не искать справедливость, а производить нечто, чего до сих пор не было, что-то новое, что до какого-то момента было даже немыслимо. Вот сейчас это немыслимо, этого нет нигде, даже в пространстве идей, а потом происходит некий щелчок, и это реализуется в виде спектакля или фильма, и это все не подкреплено капиталом, и это не для того, чтобы заработать. Спектакли и кино делаются потому, что это и есть жизнь общины. Это как коллективная медитация. Внешне это, может быть, похоже на какое-то сектантство. Но мы так существуем, так выживаем и дарим людям радость. А если происходит кинопрокат, мы начинаем ездить к людям. Если мы сможем ездить со спектаклями, то будем ездить и с ними тоже.
В нашей общине уже много людей. С нами работают десятки человек — не за деньги, им просто радостно быть с нами. Это люди кино и тетра, это философы и писатели. Кроме «Сказки для старых» у нас в конце зимы или в начале весны выйдет второй фильм «Снег, сестра, росомаха» — мелодрама, в которой сюжет разворачивается внутри секты новохристианского толка. И сейчас мы снимаем третий фильм. Мы должны были снимать его в Индии совместно с Болливудом. Но доедем мы до Индии или нет, пока непонятно.
— Как это возможно в современных экономических условиях?
— Как мы сейчас делали наш спектакль: у нас девять актеров — половина из «Велесо» (конно-драматический театр, основанный Евгением Ткачуком. — «Эксперт»), половина из БДТ и один из Александринки. У всех жесткие графики. В перерывах между съемками они прибегают, и мы репетируем, проводим тренинги, и они убегают дальше зарабатывать деньги на жизнь, но душой они с нами, они в нашем проекте. То же самое с кино. Когда люди входят в наше производство, многие из них говорят, что не хотят, чтобы это заканчивалось.
— Как вы познакомились с Федором Лавровым — соавтором «Сказки для старых» и исполнителем главной роли?
— Андрей Могучий ставил «Сказку про последнего ангела», а Федя должен был в нем играть одну из главных ролей. Была встреча с актерами, мы с Федей зацепились, начали общаться. Ему показалось интересным, как я мыслю и что делаю. У нас стали возникать планы, мы начали их обсуждать. Одним вечером я пересказал ему сюжет «Сказки для старых». Он говорит: «Давай снимать». Говорю: «Давай, только сделаем это предельно минималистично». Мы хотели взять трех персонажей, посадить на стулья, чтобы они рассказывали эту историю, каждый от своего лица. С этого все началось. Фильм стал сам себя создавать.
— Что лежит в основе ваших отношений с теми, кто с вами сотрудничает?
— Доверие, видимо. Мы доверяем друг другу. Мы — люди, которые стремятся к независимому творчеству. И всем нам не очень нравится то, что происходит в современном российском театре и кино. Непонятно, как на это можно тратить время. У людей складывается впечатление, что ты должен входить в какие-то тусовки, дружить с продюсерами, сниматься в этих бессмысленных сериалах, участвовать в коммерческих проектах, что-то предпринимать, чтобы люди про тебя все время помнили. Постоянно общаюсь с актерами, много лет. Их очень не устраивает то, в чем они снимаются, и то, что они играют на сцене. Поэтому, как только появляется какая-то альтернатива, они с радостью на нее откликаются. Только там нужна честность. Если хотите определение одним словом, основа такого творчества — честность. Ну и доверие.
— В какой момент эти люди в вас поверили и почему?
— Это произошло спонтанно. Ты встречаешь людей, и ты видишь, что им хорошо с тобой. У меня есть честность по отношению к людям, и я работаю с полной отдачей. Надо мной нет никакого контроля, никакой цензуры, никакого заигрывания с миром капитала и миром власти. Я предельно независимый человек. И думаю, что люди к этому тянутся.
— Что лежит в основе вашей независимости?
— Я родился и вырос в православной среде. Для меня воцерковленность всегда была очень важной основой восприятия мира. Он глубоко религиозно-мистический. В двенадцать лет попал к пятидесятникам-харизматам. Потом меня друзья затащили в другую общину, долго был кришнаитом. Много времени провел в Индии. Живя в Индии, вернулся в христианство. Это было как озарение.
— Путешествие из одной религии в другую — в чем его смысл?
— Религиозный поиск, поиск света и любви, это очень естественно для человека. К тебе приходят люди, говорят: «Давай я тебе расскажу, в чем смысл жизни». Ты их слушаешь, и тебе кажется, что эти люди горят. И ты приходишь и видишь: да, они живут своей верой. Ты начинаешь вместе с ним молиться. Это прекрасно. Это было прекрасное время, и сейчас я с любовью вспоминаю этих людей. Мой новый фильм — об этих людях. И это редкое явление для нашей культуры. У нас если показывают сектантов, то они или комичные, или корыстные. А показать сектантскую общину с истинно верующими людьми — такого кино у нас нет. Это будет первый фильм.
— Александр Эткинд в книге «Хлыст» пишет, что русская культура, в особенности Серебряного века, была пронизана сектантством. Что вы думаете по этому поводу?
— То, что Серебряный век так сильно притянулся к хлыстовству, это не случайно. Он чувствовал какой-то импульс, пульсацию, которая от него исходила. К хлыстовству притянулись и Андрей Белый, и Николай Клюев. Единственное, они не понимали, что нужно делать: хороводы водить, в радениях участвовать? Для них все это осталось за закрытой дверью. Но есть еще стихийное сектантство. И это отчасти мой случай. Но мы не просто радуемся встрече друг с другом или водим хороводы, мы еще и работаем над производством чего-либо. И это не только процесс, но и результат. Важно поставить спектакль, снять кино, написать текст.
— Почему вы, при таком иррациональном взгляде на мир, посвятили так много времени рациональному миру науки?
— Он не совсем рациональный.
— А какой?
— Я наукой не занимался никогда. Математика — это не наука, это языковые игры, ближе к странной поэзии или к музыке. Как сказал Делез, это сленг номадического типа. Вроде он так сказал? Это же не физика, не химия, не биология. Это странные текстовые игры. Я этому посвятил много лет. Но тема взаимоотношений с тем миром для меня слегка болезненная.
— Мы не будем говорить об этом?
— Я не хочу об этом говорить.
Фотографии предоставлены компанией VOLGA
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl