Три эссе о молчании
Как современные художники пытаются говорить о своем прошлом
Что делают с неудобным историческим прошлым? Его замалчивают. Но молчание о прошлом — далеко не всегда результат цензуры или репрессивной исторической политики. У такого молчания много регистров. Современное искусство все громче не молчит об этом травматическом молчании.
Борис Никитин
Магда Тоффлер. Опыт о молчании
2022
На пустой сцене в круге света — стул. Человек в черных джинсах и белой рубашке сядет на стул и станет читать текст, бросая листы с прочитанным на пол. Вот и вся мизансцена. Человек в черных джинсах и белой рубашке — швейцарский режиссер и драматург Борис Никитин, мировая премьера его моноспектакля «Магда Тоффлер. Опыт о молчании» состоялась на фестивале «Штирийская осень — 2022» в Граце. Спектакль начинается c рассказа о первой Познанской речи Генриха Гиммлера, произнесенной перед верхушкой СС 4 октября 1943 года и посвященной «окончательному решению еврейского вопроса». Речь была секретной — историки нашли ее текст почти тридцать лет спустя, а еще позднее обнаружились записи гиммлеровского выступления на восковых пластинках. «Для чего делать записи секретной речи?» — спросит рассказчик и перейдет к автобиографическому повествованию.
Пять лет назад Никитин, родившийся в Базеле, ни слова не знающий по-русски и унаследовавший свою русскую фамилию по мужской, французско-русско-украинской линии, выпустил спектакль об отце — «Опыт о смерти». «Опыт о молчании» представляет собой вторую, женскую часть диптиха — о Магде Тоффлер, его бабушке с материнской, словацкой стороны. Никитин уподобляет эти исповедальные спектакли каминг-ауту: они становятся для режиссера — теоретика театра, выпускника Института прикладного театроведения Гиссенского университета, откуда вышли и Rimini Protokoll,— способом говорить не только о личной жизни, но и о личных сомнениях относительно того, насколько можно доверять «свидетелю» документального театра, человеку, выступающему на сцене в качестве живого эгодокумента.
В подлинности признаний Никитина, впрочем, можно не сомневаться: его история попала в поле зрения исследователей Холокоста, подтверждающих каждое слово пьесы. Лишь после смерти любимой бабушки — в последний раз Никитин навестит ее в доме престарелых в Братиславе незадолго до ее ухода — откроется тайна, о которой Магда Тоффлер молчала всю жизнь. Тайну откроет другая Магда Тоффлер, чудом выжившая в Аушвице и сейчас живущая в Тель-Авиве кузина и тезка Магды Тоффлер из Братиславы: они не словаки, а словацкие евреи, во время оккупации отец бабушки Никитина не стал помогать своему брату и его семье спрятаться, но и сам погиб. Братиславская Магда Тоффлер неохотно говорила о войне и о смерти своего отца — его, аптекаря, якобы казнили за то, что он снабжал лекарствами партизан. Насколько правдивы сведения о смерти прадеда — не главный вопрос, который занимает автора пьесы; его, внезапно оказавшегося евреем