Что доводит до Киева. 100 лет советско-польской войне
Век назад на берегах Днепра завязывался тот узел, который мы пытаемся развязать до сих пор
Мы давно привыкли ассоциировать май с Днем Победы, на долгие десятилетия определившим судьбы стран и народов Европы. На этом фоне напоминание о других майских победах — оказавшихся эфемерными, но в момент своего переживания казавшихся триумфаторам небывалым историческим свершением — может показаться несерьезным.
Тем не менее именно 9 мая в отсутствие привычных парадов можно было вспомнить о 100-летии еще одного примечательного шествия. В 1920 году в Киеве состоялся совместный парад польских войск и вооруженных сил Украинской Народной Республики (УНР) — спустя несколько дней после того, как польская армия вошла в город. Это было одной из кульминаций советско-польской — или польско-большевистской, как ее традиционно принято называть в польской историографии — войны, тем смелым рывком Польши на восток, за которым спустя считаные недели последовал столь же стремительный откат на польские земли, движение Красной армии к Варшаве и ее катастрофическое поражение у ворот польской столицы уже в августе 1920 года. В каком-то смысле именно в те годы в треугольнике Россия — Украина — Польша зарождались те модели отношений, которым суждено в разных формах воспроизводиться вплоть до сегодняшнего дня.
Советско-польскую войну в России традиционно представляют как серию быстро сменивших друг друга картинок поздней весной и летом 1920 года: наглый бросок поляков на Киев (об их украинских союзниках в этом случае обычно забывают), не объяснимый ничем, кроме излишних амбиций, а затем решительный удар Красной армии по захватчикам, наступление на Львов и Варшаву и финальный крах, среди последствий которого уже в постсоветскую эпоху стало популярно выделять судьбу польских красноармейцев в польском плену. Однако узоры этого кровавого калейдоскопа начали меняться не весной 1920 года и, наверное, в том или ином виде состоявшееся столкновение оказывалось неизбежным просто из-за того хаоса, в который погрузилась бывшая территория Российской империи в 1917 году. На пространстве рухнувшей державы, где противостояли друг другу разные политические и национальные силы, теперь не было признанных границ, а также безусловно признаваемых миром государственных образований. Когда в первозданном хаосе начали образовываться более или менее оформленные центры силы, Польша и Россия — точнее, политические сущности, говорившие от их имени и контролировавшие соответствующие материальные и военные ресурсы, — оказались теми субъектами, которые неизбежно должны были выяснить отношения силой прежде, чем прийти к более или менее устраивающему их соглашению. Предметом же такого соглашения оказывались обширные пространства, лежащие между этническими границами обеих стран, в том числе Украина, чьи претензии на полностью самостоятельное существование не готовы были признать ни Варшава, ни большевистское правительство в Москве, ни тем более стремящиеся уничтожить это правительство силы «белой» России.
Борьба частично признанных правительств, государственных и военных образований в условиях государственного вакуума отчасти напоминала ситуацию, которую сейчас можно видеть в ближневосточных конфликтах. Каждый из участников этой сложной борьбы только появился на исторической арене и в каком-то смысле участвовал в творении нового мира, а потому не чувствовал привычных ограничений, какие бывали в войнах между «старыми» государствами.
Польша, чью государственную самостоятельность после окончания Первой мировой Европа готова была признать, на тот момент существовала не как прочное государство, а, скорее, как национально-политический принцип. Несмотря на формирующиеся атрибуты государства в виде правительства, парламента и армии, а также признание со стороны европейских держав и поддержку большинства польского общества, у Польши не было твердых границ — прежде всего, восточных. При этом не было и какой-то гарантии, что эти границы появятся и будут стабильны с учетом того, что в это время творилось на Востоке и, прежде всего, в Москве.
Юзеф Пилсудский, получивший в возрождающейся Польше диктаторские полномочия «начальника государства», считал, что страна, помещенная между Москвой и Берлином, может сохранить свою независимость и самостоятельность только в том случае, если окажется достаточно сильной и при этом сможет отодвинуть Россию как можно дальше на восток. Решением этой задачи он считал создание федерации из стран и народов, лежащих между Россией и Польшей. Варшава должна была заменить Петроград и Москву и стать центром притяжения для белорусов, украинцев, литовцев и, возможно, других балтийских народов. С мнением самих этих народов собирались считаться постольку-поскольку. Польша — страна с существовавшей государственной традицией, к тому же в прошлом уже владевшая указанными территориями, которые теперь едва ли могли выжить самостоятельно, без внешней поддержки и гарантий. Альтернатива ориентации на Москву, тем более большевистскую, устраивала далеко не всех. А при помощи доброго слова и собственного войска в эти годы казалось возможным осуществить многое.