«Свое перемещение на Запад он никогда не называл эмиграцией — для него это было изгнание»
Как советские власти высылали Александра Солженицына из СССР, как он относился к эмиграции и почему вернулся победителем
50 лет назад, 13 февраля 1974 года, писатель Александр Солженицын был доставлен в аэропорт Шереметьево и помещен в самолет, следовавший рейсом во Франкфурт-на-Майне. Вплоть до конца 1980-х Солженицын оставался для советского режима идеологическим врагом номер один, в Россию он вернулся лишь в начале 1990-х — после публикации тут его главных текстов и распада СССР. Юрий Сапрыкин поговорил с историком литературы Глебом Моревым о том, какую роль сыграла высылка Солженицына в его литературной и общественной биографии — и в истории отношений государства и интеллигенции.
История, предшествовавшая высылке Солженицына из СССР, хорошо известна прежде всего по книге «Бодался теленок с дубом». Кажется, на разных поворотах этой истории были моменты, когда все могло пойти иначе: например, если бы «Новый мир» все же напечатал «Раковый корпус». Как вам кажется, в какой точке начинается цепочка необратимых событий, которая привела в итоге к высылке?
Солженицын как писатель и общественный деятель несколько раз оказывался в точке выбора. Как всякий большой художник, он отличался повышенной чувствительностью к своему биографическому тексту. Он понимал, что в русской традиции жизнь большого писателя не существует отдельно от его произведений — это органическое единство, в котором жизнь должна подкреплять убедительность текста. На этой синергии строится образ великого писателя, каковым, конечно, Солженицын себя считал — и очень быстро стал восприниматься так читательской аудиторией. А в советские 1960-е ключевым элементом биографии писателя были его отношения с государством, которое тотально контролировало общественную жизнь.
В самом начале своей писательской карьеры Солженицын оказался в довольно сложной ситуации. Его литературный дебют не синхронен началу его писательской деятельности: он начал писать гораздо раньше — и много лет писал в стол безо всякой надежды на публикацию. К моменту выхода «Ивана Денисовича» он уже вполне сформировался как мыслитель, его политические взгляды вполне определены — и это взгляды резко антисоветские. Это, разумеется, мало кому было известно тогда, публично в тот период Солженицын этого никак не выражал. Он прекрасно понимал, что если бы контролирующие литературу инстанции в СССР представляли себе его подлинное «идеологическое лицо», как тогда выражались, то ни о какой публикации «Одного дня» речи бы идти не могло.
Это двойственное положение: с одной стороны, он довольно радикальный противник советского государства, с другой — один из новых героев литературной сцены, которому власть в лице Хрущёва с самого начала оказывала знаки внимания.
То, что литераторы сразу видят силу и степень таланта Солженицына, это можно понять. Но, строго говоря, это писатель-дебютант, у него вышла первая повесть. О других его произведениях никто не знает. И тем не менее ему жмет руку Хрущёв, уже после свержения Хрущёва с ним встречается секретарь ЦК по культуре Демичев. После письма Солженицына IV съезду писателей с ним бесконечно ведет переговоры руководство Союза писателей, все эти советские литературные генералы — вместо обычных действий по исключению его из литературы они любезно интересуются, что его не устраивает. Почему в глазах партийного начальства он выглядит настолько существенной величиной?
«Один день Ивана Денисовича» практически единодушно был воспринят как литературный шедевр. Уникальность ситуации заключалась в том, что впервые появившийся в печати писатель в восприятии читателей и критиков уже достиг в своем развитии тех высот, куда многие приходят в результате многолетнего труда. То есть в русской литературе сразу появился новый классик.
Благодаря умело выстроенной Твардовским интриге «Один день Ивана Денисовича» прочел Хрущёв, и повесть ему понравилась. Он воспринял ее как близкую, понятную народу и воспевающую этот народ литературу. К тому же идейно повесть полностью укладывалась во взятый Хрущёвым курс на развенчание культа личности Сталина. (Можно сказать, что публикация «Одного дня» стала одним из проявлений пресловутого «волюнтаризма» Хрущёва, который вскоре, в дни его смещения, был поставлен соратниками по Политбюро ЦК КПСС ему в вину.)
После этого государство стало оказывать Солженицыну знаки внимания, его начали приглашать на встречи творческой интеллигенции с партийным руководством, Хрущёв представил его Шолохову…
И вот здесь произошла очень важная вещь, о которой Солженицын упоминает в «Теленке». Отказываясь летом 1963 года от приглашения на пленум ЦК по «вопросам культуры» (куда рядовые советские писатели мечтают попасть — присутствие там означает принадлежность к номенклатуре), Солженицын пишет: «Моя несчастная слава начинала втягивать меня в придворно-партийный круг. Это уже порочило мою биографию». То есть с самого начала для него существовал предел компромисса с государством, после которого начинается неизбежная сдача позиций, тот процесс, который Аркадий Белинков (применительно к судьбе Юрия Олеши) назовет «сдачей и гибелью советского интеллигента». При этом Солженицын первоначально не собирался воевать с государством. Он довольно прагматично планировал выстраивать свою литературную карьеру, пользуясь теми возможностями, которые государство ему предоставляет, и по мере сил расширяя эти возможности. Проблема в том, что вектор его движения и вектор развития государства оказались разнонаправленными.
Солженицын в своем развитии радикализируется, идя через написание своих романов к «Архипелагу ГУЛАГ» как к своему жизненному долгу, к тексту, который подводит итог десятилетиям большевистского террора и становится памятником миллионам погибших. Государство же, наоборот, особенно после снятия Хрущёва, берет курс на мягкую ресталинизацию, минимизацию в общественном сознании последствий сталинского террора. Начинает формироваться формула, которая сегодня имеет вид «все не так однозначно».
Естественно, в какой-то момент Солженицын вошел в клинч с государством, но, что любопытно, инициатива в этом процессе принадлежала не ему, а государству. Осенью 1965 года в руки КГБ попал архив Солженицына — изъяли при обыске в московской квартире одного приятеля, которому тот отдал его на хранение. Некоторые из текстов не предполагались Солженицыным к публикации, но так или иначе органам госбезопасности стала очевидна степень его отрицания советского опыта.