Монофизиты: божественное, слишком божественное
Расколы и ереси. Проект Сергея Ходнева
По сравнению с иными древними ересями посыл монофизитства может на первый взгляд показаться мирным, скромным, никакого трагизма не сулящим. Ведь признали же, что Иисус Христос — Бог, воплощение второго лица Троицы; подчеркнуть теперь в нем божественность, пусть и в ущерб человечности,— да, набожная крайность, но вроде бы невинная. Получилась, однако, катастрофа. И сама эта теория, будучи доведенной до логического предела, начинает выглядеть просто-таки страшной, и последствия монофизитских споров оказались для христианской ойкумены разрушительными в самом прямом смысле, человеческом и политическом.
В бушевавшей добрых два века вселенской драме, спровоцированной монофизитством, есть три важных компонента, которые на самом деле от тонкостей богословского теоретизирования довольно далеки. Во-первых, наивное и иногда слепое народное благочестие: да, оно уже сформировалось, уже способно было превращаться в необоримо массовую общественную силу имперского масштаба. Во-вторых, прихотливое сочетание личных амбиций. В-третьих, если угодно, мятежный народный дух: на дворе был ужасающий век, все сдвинулось и пошатнулось, на Западе варвары наносили издыхающей империи удар за ударом, на Востоке же развеялось ощущение того единства, которое веками поддерживали два начала — римское, воплощавшее порядок, законность, централизованную вселенскую власть, и греческое, несшее общеупотребительные принципы культурности, образованности.
Само слово «монофизиты» появилось только многим позже. И, как водится, константинопольский архимандрит Евтихий, которого со временем без больших на то оснований стали считать основоположником ереси, и не думал, что он вводит новое учение, когда бесхитростно проповедовал, что человеческая природа воплощенного Сына Божия буквально растворилась в божественной, словно капля вина в океане. Другое дело, что к нему особенно прислушивались: крестником и духовным чадом Евтихия был временщик Хрисафий, пригожий евнух, деливший, как говорили, ложе со слабовольным императором Востока Феодосием II — и во всяком случае пользовавшийся безраздельной властью.
На самом деле о «единой природе Бога-Слова воплощенной» учил еще гонитель Нестория, Кирилл Александрийский, причем эту формулу он ненароком позаимствовал у старого ересиарха Аполлинария Лаодикийского. Аполлинарий, примеряясь к платонической антропологии, утверждал, что тело и душа Христа были человеческими, но третьего элемента обычной человеческой личности — духа или «ума», nous, то есть разумного волевого начала, сознания,— не было: «ум» Христа был как бы замещен божественным Логосом. Получалась, если призадуматься, довольно устрашающая картина: странное существо без полноценного человеческого бытия и без свободы морального выбора, робот, движимый и направляемый чуждой ему природой. Гнев, скорбь, боль, самая смерть в очередной раз превращались в кажимость, в пустое притворство, живое нравственное совершенство — в механическую правильность; людское бытие с уязвимостью и страданиями нечувствительно терялось в Богочеловеке — но ведь, как гласила здравая максима великого каппадокийца Григория Назианзина, «что не воспринято, то и не уврачевано».
Конечно, у самого Кирилла до таких Геркулесовых столбов учение о «единой природе» не доходило, но все же для него было важно сокрушить антиохийцев, настаивавших на человеческой полноте Христа; и действовал он так жестко, что на его смерть в 444 году другой крупный богослов и историк Феодорит Кирский отреагировал без обиняков: «Наконец, хотя и поздно, умер злой человек. <…> Отшествие его обрадовало оставшихся в живых, но опечалило, может быть, умерших; и можно опасаться, как бы они, слишком отягченные его сообществом, опять не отослали его к нам...»
«Православный: Ты слышишь, что говорится о Боге-Слове вочеловечившемся, и называешь Его только Богом?
Эранист: Поелику Он воплотился, не превратившись в человечество, но оставшись тем, чем был до вочеловечения, то и должно называть Его так, как Он назывался до вочеловечения» (Феодорит Кирский «Эранист»)